Марк-Антуан тихо засмеялся, чем заслужил ее порицание.
— Это не повод для смеха. Я прошу вас быть осторожным, Марк, — она нежно сжимала его руку, пока говорила.
Не впервые маленькая озорница пускала в ход одно из тех маленьких приглашений к большей близости, и каждый раз он испытывал некоторое затруднение. Это вызывало в нем чувство совершаемого по отношению к ней предательства при мысли о том, что на свободе она лишь из-за его любезности и что при определенных обстоятельствах он мог оказаться перед необходимостью дать показания, которые должны были привести к ее аресту.
Он сказал беспечно:
— Вы боитесь, что он завербует меня в армию своих шпионов? Мало вещей менее вероятных.
— Надеюсь, что так. Но порой я боюсь, что он сможет обнаружить что-нибудь такое, что вы окажетесь весь в его власти. Он совершенно беспринципен в способах вербовки, Марк. Я хочу вас заранее предупредить об этом.
— Эта забота означает, что вы сомневаетесь во мне.
Она пододвинулась поближе к нему, и его обоняние было атаковано ароматом роз, доносившимся до него от ее мантильи.
— Это в самом деле искренняя забота, Марк.
Он отделался от этого полупризнания легкомысленным замечанием:
— Благодарю небеса, что Вендрамин не может подслушать это, иначе я бы ожидал к утру обнаружить свое горло перерезанным.
— Вендрамин! О, этот! — произнесла она с презрением, будто было упомянуто что-то неприятное. — Я наконец-то избавилась от него, слава богу. Этот кошмар закончился.
Для Марка-Антуана, достаточно осведомленного, это могло означать только одно: Лальмант принял Вендрамина из ее рук. Но это был вовсе не тот вопрос, который он мог бы задать ей.
Марк-Антуан вздохнул.
— Любовные мечты иногда превращаются в кошмар. Печально слышать, что такое произошло с вами.
Воцарилось молчание, прервавшееся, когда она повернулась к нему. В свете фонарей он мог смутно различить ее утонченное маленькое лицо.
— Вы полагаете, что для меня это была даже любовная мечта? — спросила она с оттенком горечи.
А затем виконтесса вдруг стала оправдываться:
— Марк! Не презирайте меня более, чем следует, дорогой мой. Если бы вы знали… Если бы вы знали все обо мне и все, что сделало меня тем, что я есть, вы бы нашли для меня оправдания.
Ваш разум великодушен, Марк. Если бы я узнала такого мужчину, как вы, раньше… — она внезапно оборвала речь, будто голос покинул ее.
Он сидел по-прежнему молча, глубоко встревоженный, желая оказаться где угодно, но не в уединенной близости, к которой вынуждала его фелца. В какой-то момент он спросил себя, не притворяется ли она, но отмел это подозрение, как неблагородное. Она заговорила вновь — более твердо, но неожиданно унылым голосом: