Пока Соломон говорил, Hoax внимательно слушал его. Царь умолк, и прошло не одно мгновение, пока гончар, застывший в преклоненной позе, постиг задуманное Соломоном. Лицо его прояснилось, и он стал радостно восклицать:
– О, я понял тебя, владыка! Поистине, мудрость твоя безгранична! – и он долго еще воспевал божественный ум Соломона – по мере того как люди расступались, давая дорогу счастливому отцу и его чадам, в недоумении глядевшим друг на друга. Интерес к происходящему и любопытство: что же такое понял Hoax – уже соединили рассорившихся было братьев.
И снова Соломон утешал тоскующих и исцелял страждущих.
Солнце уже стояло в зените, когда залу огласил крик младенца, а вслед за этим – бранная женская речь. Соломон велел позвать нарушавших покой и порядок. Оказалось, это о чем-то громко спорили между собой две женщины, в нетерпении ожидающие внимания владыки. Представ перед Соломоном, одна из них, что была выше ростом, откинула свой платок, обнажив полное красивое лицо, и почти закричала:
– О владыка! Кожа твоя – словно мрамор, на котором покоятся грозные херувимы твоего величественного дворца! Глаза твои – словно бархат синего ночного неба. Ум твой – живительный и бездонный источник мудрости. Рассуди нас: отдай дитя той, кто является матерью его. Эта грешница, – женщина указала на спутницу, – обманом захватила мою дочь. Потому что сама бесплодна и пуста, как желтая Арава, и вдобавок бесстыдна, как потерявший честь и доброе имя предатель! – она передала ребенка в руки Соломона, и дитя умолкло, словно подчиняясь некой внутренней силе государя, словно тоже ожидало решения царя.
– Ты врешь, – резко скинув покров с головы, зло и грубо вдруг стала наступать другая женщина: до сих пор она, завороженная, смотрела на царя, не в силах отвести от него глаз, а теперь как будто очнулась, и с губ ее посыпались нечестивые и непристойные слова. Ни серьги, свисавшие с ее ушей, скрытых темно-коричневыми волосами, ни вплетенный в пряди бисер не могли украсить ее искаженного злобой лица.
И тут заговорил Соломон:
– Мир вам! И да пройдет печаль ваша! – не поворачивая головы, не повышая голоса, царь обратился к стражнику: – Возьми, Варлаф это дитя и разруби его острым мечом пополам. Пусть каждой достанется ее доля.
Лица обеих женщин почернели, а та, что первой обращалась к Соломону, почти лишилась чувств и упала на колени.
– Не губи, не губи ребенка, царь, – словно пронзенная стрелой дикая птица, взвыла она, – лучите отдай его ей, только даруй ему жизнь…
И тут всё содрогнулось от чуждых человеческому уху лающих звуков – это, словно безумная, захохотала другая женщина. Она уродливо шаталась, и, словно когти, скрючивались пальцы ее изнеженных, не знавших труда рук.