Она смотрела, как он показывает на виллу, слушала вежливый смешок людей вокруг себя: они улыбались, одобряли и всячески выражали восхищение. Она устремила взгляд на дом, на здание, которое знала лучше себя самой, и на открывавшийся за ним вид под голубой небесной аркой. Тут прозвучало ее имя, и все вежливо зааплодировали. А затем их взгляды наконец встретились, и в ту секунду, когда облако сдвинулось, открыв солнце и то с новой силой залило все вокруг, она попыталась передать ему все, что у нее было на душе, все, что она знала.
Речь закончилась, люди вернулись к своим напиткам и прерванным разговорам, а он спустился с каменной стены и медленно направился к ней, по-прежнему глядя ей в глаза, словно выражая признательность. И тут Даниель, выскочив из-за зеленой изгороди, без всякого предупреждения, но издав дикий боевой крик, нанес Джонсу удар в лицо.
На втором этаже играло радио, и его звуки, просочившись сквозь дверь спальни, достигали гостиной внизу, где Камилла и Хэл в третий раз за три часа спрашивали друг друга, что делать.
Он просидел там весь вечер после возвращения домой, когда на все их робкие и тихие вопросы о самочувствии, а также невысказанные замечания по поводу того, что все они видели, он поблагодарил, отвергнув предложенный чай, и заявил, что компания ему не нужна. Он пойдет наверх и будет слушать радио. Простите, если это негостеприимно, но другого не будет. Они могут остаться внизу, если хотят. И разумеется, хозяйничать самостоятельно.
Вот так и прошли три часа, в течение которых Камилла и Хэл перешептывались, отбивались от вопросов Кейти, которая, обессилев, легла перед телевизором вместе с Ролло, и пытались неоднократно и безуспешно отыскать его жену.
– Она что, оставит его, Хэл? Думаешь, именно это произойдет? Она оставит папу?
Лицо Камиллы, еще совсем недавно выражавшее покой и радость, потемнело от тревоги. И глубоко засевшего гнева. Хэл убрал волосы с ее разгоряченного лба, глянул наверх:
– Не знаю, любимая.
Он рассказал ей почти все, что понял, держа за обе руки, словно сообщая плохую новость. Что мужчина был очень похож на постаревшего человека с фрески, что они смотрели друг на друга так красноречиво, что все сразу стало ясно. Он с трудом подбирал слова, описывая, как старик протянул руку и дотронулся до лица Лотти, а та не уклонилась, а, наоборот, замерла, словно ожидая благословения. Камилла слушала и плакала, заставляла вновь и вновь описывать фреску, по частям расшифровывая ее символизм, медленно осознавая, что поведение ее матери не такое уж необъяснимое: им давно следовало понять, что к чему.