и выходило, что трое людей, стоя посреди поля достаточно долго только то и делали, что обменивались вопросительными взглядами.
В конце концов, панна Ядвига, взяв на себя инициативу, с тяжёлым сердцем и поистине королевским достоинством, отпущенным природой этой красивой женщине, обратилась к Эшенбурку:
— Пан учитель, в доме пана Криштофа у меня не было времени узнать ваше имя…?
— Меня зовут Никаляус, Никаляус Эшенбурк.
Грустная улыбка скользнула по красивому лицу панны:
— Пан Эшенбурк, — меланхолично и чётко произнесла госпожа Патковская непривычное и корявое сочетание букв непростой учительской фамилии, — я прошу вас, как только может просить несчастная женщина достойного и доброго человека, сохраните, пожалуйста, в тайне то, что вы сейчас услышите.
Панна тяжело вздохнула и украдкой посмотрела на ничего не понимающего иностранца.
— В данный момент, — продолжила она, — я сильно рискую репутацией, честью, но, к моему сожалению, ничего не могу с собой поделать. …Вы можете поклясться в том, что сохраните в тайне моё признание?
Никаляус переложил узду в левую руку и, под недоумевающим взглядом Свода, протянул вперёд свою узкую ладонь правой руки:
— Клянусь, — сказал он, с досадой отмечая про себя, что снова притянул к себе какие-то тайны.
Госпожа Патковская, словно и не ожидая от учителя иного ответа, медленно опустила взгляд, после чего поднялась и с помощью того же Эшенбурка, сошла на землю.
Несмотря на клятву Никаляуса, женщина, как видно, все ещё продолжала колебаться в своём решении. Она медленно замотала узду на крюк шарабана и, не зная, куда подевать мелко дрожащие руки, взяла тонкий резной стек[140], и сильно сжала его…
Слова, кипящие в её душе, долгое время доселе были надёжно сдавлены ремнями воли. Безумные, безудержные они так рвались наружу, что расшатанные гвозди страха вдруг стали выпрыгивать из надёжного ранее пола достоинства. Панна Ядвига всё никак не могла поднять взгляд, но и говорить, глядя вниз, словно чернь для неё тоже было унизительно. Наконец, победившая страх женщина нашла в себе силы. Теперь её слабо смущал тот факт, что нужные слова пришли к ней не от мысленной молитвы, как это полагалось бы добропорядочной католичке, а родились прямо из сердца. Да, …именно из сгорающего от греха сердца. Стоило только ей заглянуть в это пылающее огненной геенной бесстыдство, как огромная волна мощи прилила к её круто вздымающейся от волнения груди. Панна так красноречиво подняла глаза, будто и вправду, привлечённые желанной добычей, за её спиной выстроились в ряд все демоны ада.