Стёпка парень хороший, в нём прошлое говорит, он в прошлом в духовной семинарии учился. У всех прошлое есть, не так просто выбросить хлам этот и устремиться налегке в рассветное завтра.
— Я что, — краснеет Стёпка. — Но ведь правда же. Юдин, он за кого? Он не за тех, не за этих. Не за деньги он. Он за сатану своего! Я не к тому, что есть сатана какой-то, но для Юдина он есть, иначе зачем же такое творить… Вот я и веду, что сатана Юдина хранит, иначе как же он, три пули же вы в него, я сам видел.
— Видел он! — шикает Остенберг. — Я тоже много чего видел. В Одессе видел, при царизме. Взяли мы по наводке шайку, они в доме литераторов собирались, типа поэты-мистики, бледные руки, луна, фонари, Анна Ахматова. У них, поэтов, подвальчик был, а в том подвальчике гробы, ага. Они гробы на кладбище выкапывали, с покойников одежду снимали, наряжались в неё. Я им: что да как? А они, мол, дьяволу служим. И что, спас их дьявол от каторги, как думаешь? Не спас. И Юдина не спасёт. А ты бы вот лучше прокламацию прочитал, чем лясы точить.
К вечеру того же дня увидали красноармейцы дом. Он стоял в стороне от дороги, посреди поля, одинёшенек. А по пути к нему загнанный чёрный конь обнаружился.
Берёт Остенберг ординарца Третьяка и ещё двоих — и к дому. Пальцы на шашке пляшут. Чует, чует зверя.
Странный дом вырос посреди поля, кособокий, недобрый. А старуха встречает их самая обычная.
— Добрый день, мать. Мы — представители единственной легитимной власти, власти большевиков, Красная Конница имени товарища Будённого. Про Ленина чулы?
— Не чула.
Старуха-то не совсем старуха, ей лет пятьдесят, но лицом суха и морщиниста, волосами седа, глазами холодна.
— Так мы вам газеты дадим, почитаете, — Остенберг кивает подчинённым, чтобы дом обошли.
— Я, мил человек, неученая, читать не могу.
— Что ж, вы здесь одна живёте, или как?
— Одна.
— А что же, мать, там за лошадка дохлая валяется?
— А это сына моего, — не смущается женщина. — Ко мне в гости сын прискакал.
— И кто же ваш сын, позвольте спросить?
— Так вы его знаете. Васька Юдин. Вы же, небось, мил человек, его и подстрелили.
Выхватывает комбриг наган, сердце стучит сильно, и сила по рукам разливается.
— Где он?
Не боится нагана женщина.
— В сарае.
— Сколько с ним?
— Один он. Друзья его принесли, а сами дальше поскакали. Часа два назад, вы их ещё догоните.
«Так вот оно, что, — думает Остенберг, рысцой двигаясь к сараю. — Была-таки логика в маршруте Упыря. Он домой от нас шёл, матушку повидать».
Комбриг замирает у сарая, даёт немые команды Третьяку. Ординарец вышибает двери ногой и отскакивает от прохода. Ждут красноармейцы, слушают тишину над полем, тишину под большим темнеющим небом.