Квартиру отца он продал. Из имущества осталось лишь десятка полтора картин Мод, которые месье Верховен счел нужным сохранить.
И ее мастерская конечно же. Но Камиль чувствовал, что не в силах туда пойти. С этого перекрестка начались для него все беды этой жизни. Мать, Ирэн… Нет, на это он не способен. Никогда ему не одолеть те четыре ступеньки, толкнуть дверь, войти… нет, никогда.
Но что до самих картин — он все же набрался мужества и решил на них взглянуть. Он позвонил старому другу матери, с которым она вместе училась в Школе изящных искусств; тот согласился на его просьбу составить список ее работ. Аукцион должен состояться 7 октября, все вопросы улажены. Открыв конверт, Камиль просмотрел присланный список, а также программу тематического вечера, посвященного творчеству Мод Верховен, — с подобающими речами и воспоминаниями коллег.
Сначала он придумывал целые теории, чтобы объяснить, почему не хочет оставить у себя ни одной из картин матери. Наиболее впечатляющей из них была такая: предоставить ее картинам разойтись по всему миру означало воздать ей честь. «Ведь даже мне самому, если я захочу взглянуть на ее картины, придется идти в музей!» — говорил он полушутливым, полусерьезным тоном. Конечно, все это ерунда. Истина в том, что он обожал свою мать сверх всякой меры, но после того, как остался один, к нему внезапно, словно в результате какого-то взрыва в подсознании, пришло понимание двойственности этой любви, в которой смешались восхищение и досада, горечь и признательность. Эта любовь, несшая на себе отпечаток враждебности, была в нем всегда, сколько он себя помнил, — но теперь, чтобы успокоиться и прожить остаток жизни в ладу с самим собой, надо от всего этого избавиться. Живопись была для матери всем — и в жертву этому идолу она принесла не только свою жизнь, но и жизнь Камиля. Не всю, нет, — но та часть, которую она пожертвовала, стала для ее сына судьбоносной. Она словно бы никогда не думала о том, что ее ребенок — не часть ее самой, а отдельная личность. Камиль не собирался избавляться от этой ноши целиком, он хотел лишь облегчить свое бремя.
Восемнадцать картин, созданных Мод Верховен за последние десять лет, будут проданы. Все восемнадцать — чистая абстрактная живопись. Перед некоторыми из них Камиль испытывал такое же чувство, как перед картинами Ротко, — казалось, что краски живут и дышат. Глядя на них, можно понять слово «живопись» буквально. Две картины уже зарезервированы, им предстоит отправиться в музеи. Они буквально вопят от боли и отчаяния — это последние картины, написанные Мод уже в финальной стадии рака, и одновременно апогей всего ее творчества. Камиль подумывал оставить у себя ее автопортрет, который она нарисовала в тридцатилетнем возрасте. На нем ее лицо казалось детским и в то же время сосредоточенным, даже торжественным. Взгляд поверх голов зрителей, расслабленная поза. Искусно выверенная смесь взрослой женственности и детской наивности, которую замечаешь иногда на лицах женщин, некогда юных и жаждущих наслаждений, а ныне страдающих от алкоголизма. Ирэн очень любила эту картину. Однажды она сфотографировала ее специально для Камиля и напечатала в формате 10x13. Эта фотография до сих пор стояла у него на столе рядом с керамическим стаканчиком для карандашей, тоже подаренным Ирэн. Одна из немногих дорогих ему вещей, которую он продолжает держать на рабочем месте. Арман всегда смотрел на фотографию влюбленным взглядом — ведь это единственная картина Мод, которую он понимал, поскольку она была достаточно реалистичной. Когда-то Камиль обещал подарить ему снимок, но так этого и не сделал. И даже саму картину он решил передать на аукцион вместе с остальными. Может быть, когда все картины матери разойдутся по миру, он наконец-то успокоится и тогда наконец продаст ее мастерскую в Монфоре — последнее звено разорванной цепи, которая не связывает его уже больше ни с чем.