Наедине с самим собой (Левченко) - страница 9

На улице царила тишина. Я ещё раз пристально осмотрел улицу, потом поднял защитную пластинку и надавил большим пальцем на клавишу. В замке что-то щелкнуло, и я перевел дыхание: узнало. Тогда взялся за щеколду и быстро проскользнул во двор, под защиту надежной металлической ограды. Господи, неужели все позади?!

Контрольная система во входной двери также среагировала на линии моего пальца, и я очутился в доме. Едва добрел до дивана с твердым намерением завалиться на него, но в последнее мгновение сдержался. Легкая ноющая боль на спине и ягодицах напоминала, что мое тело не просто грязно, а ещё и, наверное, все в крови. Идти в ванную было уже выше человеческих сил, и тогда я подошел к столу, стянул с него клеенку, бросил её на диван и упал сверху...

В памяти остались смутные, будто окутанные туманом воспоминания о том, как я несколько раз поднимался, гонимый неотложными естественными потребностями, и механически плелся в туалет, а потом старался как можно тише спустить воду. Окна в комнате были закрыты плотными темными шторами, и это очень содействовало тому, чтобы, вернувшись на диван, снова отключаться ото всего вокруг и погружаться в сладкие объятия сна. Видения приходили совершенно нейтральные и легкие, и только последнее заставило сорваться с постели и несколько минут приходить в себя.

Мне снилось, будто я убегаю от кого-то длинными мрачными коридорами и вдруг оказываюсь в большом зале, битком набитом людьми. Они танцуют, поют, веселятся и не обращают на меня никакого внимания. Неожиданно в моих руках появляется странной конструкции пулемет, и я, предчувствуя, что сейчас случится что-то ужасное, дико визжу: "Люди, бегите!!! Бегите!!! Спасайтесь, идиоты!!!". Однако никто даже не оглянется. И тогда я медленно поднимаю свое оружие и начинаю стрелять. Люди падают, их окровавленные тела корчатся и застывают на полу, но те, кто остался, не разбегаются, не кричат, а дальше продолжают веселиться, не обращая внимания ни на мертвецов, ни на меня...

В конце концов я сумел убедить себя, что нахожусь не посреди зала с пулеметом в руках, а сижу на диване, покрытом чем-то липким и неприятным для тела, в загородном доме своего друга Валерия, на два года уехавшего во Францию. Хотя, подумать, какого друга... Все это теперь в прошлом. А суровая действительность - это необходимость прятаться от людей и сны, напоминающие о событиях, поломавших всю мою жизнь.

Признаюсь, после суда и вынесения приговора все переживания, связанные с тем ужасным вечером, отступили куда-то на задний план перед неистовым, непреодолимым желанием получить хоть какой-нибудь шанс на свободу. Я писал апелляцию за апелляцией, умолял о помиловании, соглашался на любой конкретный срок, пусть даже пятьдесят лет, и глубоко раскаивался в совершенном поступке. Да, именно так!!! Хотя на бумаге я и выводил слово "преступление", но в собственных мыслях никогда не называл, никак не мог назвать себя убийцей! Все, что случилось, казалось мне какой-то ужасной ошибкой, страшным недоразумением, фатальным затмением разума - чем угодно, но только не хладнокровным убийством, как это представили на суде и как, наверное, это выглядело на самом деле. Я всегда считал себя добрым, немножко сентиментальным человеком, никогда не мог безразлично смотреть на чужие страдания, не раз больно переживал непреднамеренно причиненные кому-то неприятности - как же, как тогда объяснить ТАКОЕ?! И не случайно я, подтвердив каждый свой отдельный поступок, в ответ на вопрос, признаю ли себя виновным в осуществлении массового убийства, отчаянно простонал: "Не-е-ет!!!". Возможно, это было последней каплей, которая склонила весы Фемиды в сторону самого сурового наказания...