— Да. Более того, я тебя сейчас удивлю, но это не просто попытка, это давление, и, более того, заговор части офицерского состава против капитана, и даже почти бунт, — насмешливо улыбнулся фантом. — Вот эту дверь я вам открою только в одном случае. Или вы наконец разберётесь со всеми своими глупостями, выйдете оттуда вдвоём и полностью довольными жизнью, или в живых останется только один. А то один ходит успокоительные глушит, теперь ещё вторая начнёт? Нет уж, у меня медикаменты в ограниченных количествах и только для больных, а не для идиотов. Для разборок рекомендую стол, он довольно крепкий, — ехидно резюмировал док и отключился.
— Ну, и зачем нужны враги при таких друзьях? — задумчиво пробормотал себе под нос капитан, сосредоточенно разглядывая собственные ладони. Я проследила за его взглядом, и обнаружила россыпь рваных, стремительно подживающих ссадин на пальцах и костяшках рук. Вдруг стало ужасно стыдно.
— Прости меня, пожалуйста, — тихо проговорила я, не решаясь поднять взгляд выше его запястий и чувствуя себя неловко и глупо.
— Тебе не за что извиняться, — как-то нервозно и устало отмахнулся капитан. — Да и мне, в общем-то, тоже. И Млену, если подумать. Просто бывает так, что жизнь — дрянь, — рассеянно хмыкнул он, прикрывая глаза и откидываясь на спинку. Повисла тишина, и мне стало совсем уж не по себе от вида окружающих поблёскивающих полупрозрачных саркофагов.
— Мы так и будем сидеть?
— Можно лечь, — безразлично пожал плечами капитан. — Млен не дурак, завтра утром моя вахта, в любом случае откроет. А даже если и нет… кому они хуже сделают, компания идиотов? — тихо хмыкнул он, не открывая глаз.
Я в растерянности подняла взгляд на его будто посеревшее лицо. Райш был сам на себя не похож. Он как будто…
Перегорел. Нужное слово пришло само и откуда-то со стороны, вместе с пониманием. Так бывает, когда совершаешь какое-нибудь огромное усилие, перешагиваешь через себя, делаешь что-то большое и трудное, чуждое твоей природе. И вроде делаешь всё как надо, а только, перешагнув через себя, оставляешь себя где-то там, позади.
И эта мысль тоже пришла откуда-то извне, но сейчас я уже даже почти не удивилась её появлению. Меня окатила болезненная тоска и стыд; не знаю уж, за что. За собственную слабость и нерешительность, или даже за его такую неправильную, неестественную для горячего, способную превозмочь даже инстинкты силу воли. Почти с ужасом представила, что вот таким он может и остаться — серым, уставшим, сгоревшим, — и откуда-то изнутри поднялась волна почти физически ощущаемой боли и отвращения к самой себе.