– А как же быть с их именами? – заинтересовался Петров. – Сам же говорил, мол: – «Верблюды – звери с характером. К ним надо обращаться очень уважительно и – сугубо – по именам. Иначе ничего хорошего не будет…».
– За кого ты меня, молокосос белобрысый, принимаешь? – обиделся проводник. – Всё уже выяснено. И имена, и характеры, и вкусовые пристрастия животных. У одного из этих, – брезгливо кивнул головой в сторону «тюремной ямы». – Он, как раз, и ухаживал за местными верблюдами. А потом нечаянно проворовался. Шагаем…
Найденные свертки, коробки, мешочки и пакеты с наркотиками они сбросили – за четыре захода – в туалетное «очко» своей бывшей подземной тюремной камеры. Трупы убитых «оазисных» бойцов определили в «тюремную яму» – к трупам берберов и арабов. Саму же яму, старательно обрушив её края с помощью совковых лопат, наспех завалили песком. Потом помогли освобождённому профессору Курье привести себя в порядок и переодеться в приличную одежду, на совесть перекусили, заседлали «беговых» верблюдов, загрузили тюками с походным скарбом «тягловых» и вышли на маршрут.
Палящий надоедливый зной. Мелкий песок, переносимый встречным ветром, в лицо. Колючая и вязкая жажда. Однообразная и невкусная пища. Ночёвки у дымных «навозных» костров. Коварный предрассветный холод, приносящий с собой противный долгоиграющий насморк. А также миражи, миражи, миражи…
Прошли сутки, вторые, третьи.
«Так можно и с ума сойти», – безвольно покачиваясь между «войлочными» горбами рослого и злого верблюда по имени – «Барак», подумал Лёха. – «Уплывает куда-то чувство реальности. Уплывает и уплывает, мать его реальную…. Вон, справа по курсу, вовсю – буйно и отвязано – цветут бескрайние вишнёвые сады, среди которых мелькают тёмно-тёмно-коричневые камышовые крыши украинских «мазанок». Слева протекает широченная река, а по её обрывистому берегу, неся на коромысле два ведра с водой, идёт моя Ванда, облачённая в короткий летний сарафан…. Какие ноги, Боги мои! Пощадите…. Плавно повернула медноволосую голову, улыбнулась мне – приветливо, игриво и слегка удивлённо. Офигеть и не встать…. Теперь светло-жёлтое солнышко неожиданно спряталось в низких тёмно-серых облаках, и всё пропало: и цветущие бело-розовые вишнёвые сады, и приземистые украинские «мазанки», и широкая река. А на месте, где только что шла Ванда, только низенький песчаный холмик, заросший – местами – цветущим лилово-сиреневым чертополохом…
Постепенно в его голове даже короткое стихотворение – само по себе – сложилось:
Бархаты ливийского песка.
Дальняя и трудная дорога.