– Подумаешь, попадёмся, – подложив ладони под затылок, принялся ворчать умиротворённым и счастливым голосом Петров. – Лично я и не собираюсь скрывать наших отношений. Ни от кого. Пусть все знают. Знают и завидуют. Вот.
– Я тоже не собираюсь, – светло улыбнувшись, заверила девушка. – Ни от кого. Вот, только…. Как быть с моей патриархальной прибалтийской натурой? Ну, не готова я к косым взглядам и смешкам за спиной, мол: – «Их застали в неглиже, за жаркими поцелуйчиками, причём, в бытовке для крупного бытового мусора…». Наверняка, со стыда сгорю и сквозь землю провалюсь…. Алекс, давай побыстрее уйдём отсюда? Ну, пожалуйста…
– Хорошо, уйдём, – согласился Лёха. – Встаём и одеваемся…. Но, ведь, мы немало успели за эти два часа?
– Немало. Но…
– Что такое, любимая?
– Но и ещё пару часиков, честно говоря, не были бы лишними.
– Ничего, завтра обязательно продолжим. И послезавтра. И, вообще, всегда…
– Всегда?
– Всегда-всегда-всегда.
– Алекс, а ты меня любишь?
– Люблю.
– А как? Как ты меня любишь?
– Как маленькие и доверчивые дети – тягучие и безумно-вкусные ягодно-фруктовые ириски…
Неделя пролетела практически незаметно. То бишь, как один бесконечно-сладостный и безудержно-радостный миг.
Наступил последний «отпускной» вечер.
Лёха шёл на очередное свиданье с любимой женщиной, которое было назначено на двадцать один ноль-ноль, за самым дальним складским сборно-щитовым ангаром. Там – на самой границе с пустыней – у влюблённых было оборудовано тайное уютное «гнёздышко». Так, ничего особенного: несколько составленных в ряд прямоугольных фанерных ящиков из-под медикаментов (очень крепких ящиков), накрытых списанным полосатым матрацем, конфискованным – пасмурной беззвёздной ночью – из мусорной бытовки. Хорошее такое местечко, полностью безлюдное – особенно в тёмное время суток.
До условленного времени оставалось ещё порядка получаса, поэтому Петров шагал откровенно неторопливо, даже, чтобы убить лишние десять-двенадцать минут, заложил небольшой крюк.
Недалеко от служебного входа в помещение столовой, на пустом тёмно-синем пластиковом ящике из-под мясных консервов, сидел Подопригора. Чуть сгорбившись, сидел, безвольно склоняясь над белым листом бумаги. В метре от него, на серо-жёлтом песке, валялся вскрытый конверт, украшенный разноцветными почтовыми марками.
«Горняк письмецо получил», – подсказал наблюдательный внутренний голос. – «Теперь, понятное дело, читает…. А содержание письма, очень похоже, совсем и недоброе. Сгорбленность характерная. И рука, держащая бумажный лист, чуть заметно подрагивает…. Опаньки, крохотная слезинка сорвалась с Серёгиных ресниц. Значит, случилось что-то серьёзное. Может, кто-то из близких родственников умер…. Неудобно как-то получается. Человек скорбит. А ты, братец, наоборот, лучишься личным счастьем. Сворачивай-ка, старший лейтенант, в сторону…».