— Да еще помянем раба божьего Семена. Хоть и натворил он дел, но человек порядочный был.
«Сволочь порядочная, это точно. Хотя, с одной стороны. А с другой — все же и полезное делал, но только в
этомвремени. А в том такое натворил, что не поминать, а проклинать нужно».
— Брось, Константин Иванович, хмурить лоб. Помнишь одно латинское высказывание, где в конце звучит аут бене, аут нихиль?
— О мертвых либо хорошо, либо ничего. Так ведь, Мики? — Арчегов усмехнулся, натянув на лицо улыбку.
— Не суди, да не судим будешь. То, что Семен натворил, было в
томвремени, которого может и не быть. Сейчас живы те двадцать миллионов, многие из которых еще на свет Божий не появились. Живы! И мы должны сделать так, чтобы они дальше жили, и работали, и детишек своих растили. А ты меня за убогого дурачка держишь, правды никогда не говоришь. Нельзя так, Костя, мы вместе должны воз на гору затащить, общими усилиями. И не хитрить друг перед другом. Верь мне — даю тебе в том слово!
— Хорошо, — только и вздохнул в ответ генерал. Арчегова захлестнуло чувство стыда, пусть не острое, но все же мало приятного. Действительно, скверно! И он сам, и эта парочка попаданцев-поганцев — вот как рифмуется здорово, — всегда держали Мики в неведении, лгали во благо. Вот только все их благие намерения боком вышли, потому что и ежу понятно, куда ведет дорога, ими вымощенная…
— Погоди, Костя, — Михаил Александрович сильно сжал его руку, но Арчегов почувствовал, как задрожали стиснувшие запястье пальцы. К ним быстрым шагом шел офицер со свитскими вензелями на погонах.
— Ваше величество! Генерал-адъютант Фомин сам в сознание пришел! Просит вас…
— Что?! Где он?!
Михаила словно подбросило с лавки — он как клещ вцепился в плечи адъютанта, с силою тряхнул.
— В околоток отнесли! Думали, умерли его высокопревосходительство, врач стал осматривать тело, и сердце забилось. Того…
Казачий офицер говорил неуверенно, и было видно, что он пребывает в полной растерянности от случившегося. Арчегова новость просто шарахнула, намертво пригвоздив к лавке.
Он много воевал и не мог ошибиться, когда осматривал обожженное тело Фомина. Тот был мертв, пульса не было, сердце не билось. Тут диагноз ставить легко — болевой шок! От него чаще всего умирали, когда сердце было не в силах вытерпеть чудовищную боль. Единственное спасение — вовремя укол поставить. Или сознание потерять, что мизерный, но хоть такой шанс выжить давало.
Михаил Александрович чуть ли не побежал к казачьим казармам, а генерал продолжал сидеть на лавке и вытирать лившийся со лба пот. Потом пробормотал охрипшим до писка голосом: