У Велика даже голова закружилась. Как будто из какой-то подземной норы на свет вылез. Мир живет, в нем творятся вон какие огромные дела. В сравнении с той большой жизнью его беженское житьишко кажется прозябанием, заботы и хлопоты — муравьиной суетней. И постоянно подавляемое нетерпение — скорее, скорее домой! — вспыхнуло с новой неудержимой силой.
На дороге, что вела к станции, Велик заметил Манюшку.
«Чего это она бежит?» — удивился он.
Странно было и то, что она прижимала руки к груди, как будто кого-то о чем-то умоляла. Когда девочка приблизилась, Велик увидел, что одна рука у нее за пазухой, а другая поверх платья поддерживает ее.
Манюшка с ходу рухнула на колени рядом с Великом и, протянув к нему руку, что-то вытащила из-за пазухи, нетерпеливо попросила:
— Швыдче раздели, а то моя ужака до смерси меня закусает!
У нее на ладони лежала скибка хлеба, а на ней розовый кружок колбасы. С одной стороны он был чуть-чуть надкусан — видно, борьба с ужакой была нелегкой. От колбасы тянуло тонким ароматным умопомрачительно вкусным запахом, и у Велика засосало в животе и дотекли слюни. Но глянув на страдающее Манюшкино лицо, он подумал, что двоим там только на зубок, только раздразнить аппетит, а девчонка заслуживает награды — выдержала такое испытание, чтоб только поделиться с ним, это ж надо, при ее-то ненасытной ужаке. Все ж колбасный запах был неотразим, и Велик откусил кусочек от розового кружка. Остальное протянул Манюшке.
— На, только не спеши глотать, а то и не узнаешь, что это за штука такая — колбаса.
Наконец дождались порожняка на Брянск. Грузились в вагон без крыши — в таких перевозят уголь. Пришлось бы помучиться: борта высокие, лезть по железным скобам неудобно, тяжело, с ношей за плечами — вдвойне. Помогла цыганка, та, что плясала у воинского эшелона. У нее барахла не было, только небольшой узелок.
В вагоне она устроилась рядом с ними.
— Я гляжу, вы одни, голуби, — сказала она певуче с чуть улавливаемым акцентом. — И я одна. Будем вместе, ладно?
Велик пожал плечами с притворным равнодушием.
— Места не купленные — где сидешь, там и твое.
На самом же деле ему было лестно, что вот такой интересный человек — взрослая красивая плясунья-цыганка попросилась к ним. Да и удобно — выяснилось, что она тоже едет до Навли, значит, и выгрузиться поможет, да и в дороге мало ли что может случиться — со взрослым надежнее.
К вечеру, уже в пути, пошел дождь. Толстые косые струи серебристо сверкали в лучах заходящего солнца.
— Как красиво, — сказала Милица — так звали цыганку.
Она спрятала свои густые черные волосы под жакетку, сняв ее с себя и накинув на голову. В темной глубине ее глаз как будто бушевала гроза — там время от времени вспыхивали молнии.