Велика все трое встретили как ровню — деревня еще год назад узнала его как старательного, толкового мужичка-пахаря. И он сразу почувствовал себя спокойно и прочно.
— Эх, Велик, Велик, — вздохнув, сказала Тонька. Она сидела рядом с Натальей на телеге. — По всем статьям ты мужик, кроме одной, — мал годами. Годков бы хоть на шесть постарше.
— Зачем ему? — засмеялась Наталья. — Да и тебе все равно не достался б — уже и сгнил бы где-нибудь на чужбине с пулей в груди. А вот кабы годика на три… — Она лукаво повела на Велика бесстыжими глазами.
Алешка, прислонившись к колесу этой же телеги, обстругивал самодельным ножом кнутовище.
— А вот кабы взять ваши языки, — в топ Наталье подхватил он, — да смазать бы ими горячую сковородку, так и блины можно было печь. Все польза.
— Сковородок на том свете налижемся, — отрезала Тонька, — а на этом будем грешить, сколько влезет, никто нам не указ.
Из ворот конюшни вышел дед Евтей, ведя за веревочные повода двух лошадей. Велик увидел его после возвращения впервые. Евтей нисколько не изменился — был все такой же сухопарый и подвижный и все так же приплясывал на месте. Передав лошадей девкам, он подбежал к Велику, начал обнимать, трясти руку и хлопать по плечам.
— Николаич! — кричал он радостно высоким тонким голосом. — Вывернулся, зныч, из-под смерти! Ну, молодец! Ну, хват! Знай наших, журавкинских! А мы ить уже похоронили было тебя, брат. А ты вот… Ах ты, зныч, господи! Завострился весь, клок волос седой…
— Ладно, дед, давай веди наших коней, — прервал его Алешка. — Пора и на поле. Бабы на коровах и то, небось, уже выехали.
— Счас, счас, — даже не повернув голову в его сторону, сказал, как отмахнулся, Евтей и присел рядом с Великом на оглоблю. — Ах ты, ну… Молодец, молодец!.. У нас тут, брат, тоже все вроде ничего обошлось. Живем. Не так, конечно, как до войны, ну все-таки, зныч… Пять лошадок. Гитлер-мерин, правда, в плуг не годится, а и он по малости кой-какую работенку работает. Две кобылки — наши, колхозные. Да ты их должон помнить: Жердина и Лихая. Пережили лихолетье, не старые еще, послужат. Два меринка армия наша оставила. Малость поранены были, ну не шибко, выходили. Мальчик, правда, прихрамывает… Коровенки у людей сохранились.
— Одиннадцать на девяносто дворов, — сказал Алешка и сплюнул. — По твоему рассказу, дед, жизнь наша лучше некуда получается, только вон в заплатках весь почему-то ходишь.
Дед Евтей с досадой махнул рукой и побежал в конюшню.
Через некоторое время он вывел еще двух лошадей. Одну передал Алешке, повод другой протянул Велику.