Сейчас он был уверен, что слова старушки относительно буфета были замаскированным предупреждением, что его в буфете отравят. Гнев молодых людей достиг предела. Для начала они предложили избить директора Дома колхозника. Но он им разъяснил бессмысленность преждевременного выступления, намекая на существование гораздо более обширного и далеко идущего плана.
Ему вдруг захотелось немедленно всей шашлычной прочесть стихи. Перебирая в голове, что бы им прочесть, он остановился на одном стихотворении, где есть упоминание песков пустыни, родственных местному Каракуму.
— Читаю стихи, слушайте! Их еще никто в мире не слышал! Вы — первые! — загремел он в притихшую шашлычную. Потом встал и прочел грозным голосом:
Страстей неистовых теченье —
Его раздвоенный заслон:
Щемящей совести веленье
И угрожающий закон,
К чему восторги пустозвона?
Что нам сулит грядущий век?
Чем совершенней суть закона,
Тем бессердечней человек.
Закон карает и возносит.
Закон прощает, а не друг.
И совесть человек отбросит.
Как архаический недуг.
Уже ненужную, как жабры
У ползающих по земле.
Как клинопись абракадабры
В песках азийских на скале.
Но и тогда, в грядущем то есть,
Последний, может быть, пиит
Вдруг ставку сделает на совесть,
И мир дыханье затаит.
Он кончил читать и продолжал стоять. Шашлычная затаила дыхание.
— Пропал Кирбабаев! — раздался чей-то голос в тишине.
— Вы поняли, о чем эти стихи? — торжественно спросил наш поэт, не задерживая внимания на такой мелочи, как Кирбабаев.
— Конично! — вдруг сказал один аксакал с белой кисточкой бородки, сидевший недалеко за столиком. — Закон хорошо, но совесть лучше. Вот о чем. Мой отец тоже так говорил.
— Закон хорошо, но совесть лучше! — радостно закричали со всех сторон.
— В общем, правильно, — громогласно согласился поэт и сел на свое место.
— Пока у нас Кирбабаев, — скривил рот сын председателя колхоза, — у нас не будет ни закона, ни совести!
И тогда наш поэт произнес свой последний, сокрушительный тост.
— Я пью за великий туркменский народ, с которого начнется возрождение страны, — загремел он, — а что касается горшка из Дома колхозника, то считайте меня трепачом, если завтра перед отъездом в Ташкент я его не нахлобучу на голову Кирбабаеву!
Оказывается, об этом горшке местные люди много слышали и считали, что он оскорбляет национальные обычаи. Поэтому последние слова поэта потонули в таком воодушевляющем громе аплодисментов, что он решил их сделать предпоследними.
— В следующий мой приезд, а он не за горами, — продолжал греметь поэт и вдруг вспомнил, что здесь могут странно трактовать русские пословицы и поговорки. — Не за горами, — стал разъяснять он, — по-русски значит: не долго ждать. Дело в том, что Россия долинная страна и горы всегда далеко… Так вот. В следующий мой приезд мы завернем Кирбабаева в асфальт, который он протянул до своего села, и завернутого в этот асфальт поставим рядом с памятником деду!