— А много вас? — спросил я и, не вполне уверенный в уместности своего желания, потянулся за грушей.
— Я переписываюсь с двумя, — сказал Виктор Максимович, — один живет в Армавире, другой — в Полтаве. Но, наверное, есть еще.
— Да, есть, — подтвердил журналист, — к нам поступают сведения об этом. Но пока их мало.
Внезапно деревья сада и беседка озарились голубоватым мертвенным светом, и махолет побелел в этом свете, словно оголился. Это далекий пограничный прожектор на несколько мгновений просочился в сад, безмолвно вгляделся в него и унесся дальше шарить по берегу.
— С каждым годом их будет все больше, — сказал Виктор Максимович, — это неизбежно. Человек должен взлететь, и он взлетит. Никакая диктатура не сможет управлять летающими людьми, потому что у летающего человека будет совсем другая психология.
— А разве ваш милиционер не сможет пристрелить летающего человека? — спросил журналист.
Из темноты пришла девушка и поставила на стол тарелку и стакан.
— Нет, не сможет, — без всякой улыбки сказал Виктор Максимович, — потому что он сам тогда будет летающим человеком.
— Ну, как он там? — спросил аспирант у своей девушки.
— Выпил за мое здоровье, — сказала она, просияв, — может, позвать его сюда?
— Это лишнее, — заметил Виктор Максимович, — пусть стоит там, где его поставили.
— Неужели они не знают, что без разгона вы отсюда взлететь не можете? — спросил аспирант.
— Конечно, знают, — сказал Виктор Максимович, — но это и есть безумие нашей жизни. Человек ежедневно совершает тысячи подобных глупостей, и мы все им подчиняемся. Но, как только человек взлетит, бессмысленность этих глупостей всем станет очевидной.
— А что, в плохую погоду они тоже дежурят? — спросил я и, встав со стула, потянулся к винограду, свисавшему с беседки.
— В плохую погоду я их пускаю в сарай, — сказал Виктор Максимович и, проследив за моими действиями, добавил: — С южной стороны зрелей.
Я сорвал несколько кистей винограда, одну из них протянул девушке, а остальные положил на стол.
— А как давно они дежурят? — спросил аспирант.
Он взял со стола гроздь винограда, словно неосознанно обращая обе кисти, и ту, которую он взял, и ту, которую держала его девушка, — наглядный символ их парности. Но в отличие от своей девушки, которая уже ощипывала ягоды, он только жадно внюхался в гроздь, как бы не решаясь разрушить символ.
— Лет двадцать, — ответил ему Виктор Максимович, подумав, — с перерывами. После двадцать второго съезда отменили дежурство. Но после чешских событий снова стали дежурить.
С некоторым мистическим трепетом я ощутил всепроникающую неотвратимость идеологических щупальцев. Огромный и как бы неуклюжий аппарат идеологии где-то в Москве делает поворот, и в зависимости от него в непомерной дали, здесь, в поселке под Мухусом, возле участка Виктора Максимовича, появляется или исчезает милиционер.