Не было ли мне спокойнее, когда он любил свою Невидимку? Я прощала ему его шалости, он прощал мне мои успехи — наши пассивы уравновешивались (муж вырезал в газетах статьи, где говорилось о моих сценариях, романах, он раскладывал их в больших альбомах; но он вел две бухгалтерии параллельно: одну — моих произведений и другую — своих побед — двойная бухгалтерия, сомнительный результат). «Я люблю тебя, — писала ему Другая, — я восхищаюсь тобой, ЧЕЛОВЕК» (большими буквами). Эта блондинка лучше, чем все ее предшественницы, сумеет успокоить его. Его оранта сумеет убаюкать лучше, чем я. Я не могла себе представить, что она собирается усыпить его, подвергнуть анестезии! Какая разница — он страдать не перестал. Ну а я не перестала его любить.
И поныне мне не дает покоя вопрос, когда именно разошлись наши дороги, какой перекресток я прошла: это была их первая встреча (конечно, гораздо более ранняя, чем я предполагала, — но когда они действительно встретились?), купили холостяцкую квартиру, мастерскую (когда?), наняли большую квартиру (когда)? Вопросы в вопросах — незнание, возведенное в квадрат! Если только еще до этого не стало слишком поздно… После моей первой книги, нашего первого ребенка, наших последних дипломов, его первых любовниц… Или до того, еще раньше? С его родителей, с моих родителей, с моих и его друзей, которые были столь разными, с образцов для подражания — его и моих, с наших страданий, с детства, его и моего…
Должна ли я была понять это, воспрепятствовать этому тогда, когда мы действительно разошлись? Мне вспоминается врач, с которым я консультировалась по поводу одного из наших близких, страдавшего неизлечимой болезнью: я упрекала себя за то, что была недостаточно бдительна, что не заметила предвестников болезни, «мы могли бы поставить диагноз на несколько недель раньше, и кто знает, может быть, можно было бы всего этого избежать?». Врач не дрогнул: «Не надо забивать себе голову ненужными вещами, дорогая мадам, это ничего не изменило бы. Вы ничего не могли…» И только подумать: этими милыми словами он думал меня утешить! Но я, я хочу что-нибудь смочь! Лучше я буду чувствовать, что виновата, чем что я ничего не сделала!
И потом, если я виновата, я смогу не обвинять того, кто меня бросил; если я виновна, я смогу еще надеяться, что, если постараюсь… На что именно я смогу надеяться? Моя лучшая подруга, которая, с тех пор как я изливаю ей свою душу, все знает о том, насколько несвязанны могут быть между собой чувства, предлагает мне очередную порцию химер, которые мне столь необходимы: «Ваш развод, их брак — хочешь знать, что я думаю? Это начало конца их милой семейной жизни!» Может быть… Но если я могла любить мужчину, который меня обманывал, мужчину, который глумился надо мной, мужчину, которому какая-то Лор Казаль поклонялась, стоя перед ним на коленях, и которому нравилось, что ему поклоняется эта самая Лор Казаль, то любить мужчину, который доверяет свою жизнь женщине, столь вульгарной душой и телом, я не могу. О, эти воркования, этот умирающий голос! А ее кожаные шорты, ее жажда «высшего общества», ее шикарные марки шелковых платков от «Эрмес» и кожаные чемоданы от «Вюиттон» — и ее «мне бы так хотелось свернуться, как в гнездышке, на твоей широкой и такой надежной груди: я — Джейн, ты — Тарзан!» Нет, я не уважаю сделанный им выбор! Я могла бы принять то, что он меня бросил (пусть так), но ради этой!.. Счастливый, довольный муж, муж, такой счастливый и гордый столь пустой женой, не тот мужчина, с которым я стала бы встречаться.