Сначала я не слышала ничего, только тысячи звуков и шорохов в близлежащем лесу… Но вот, с западной стороны горы появился едва слышный звук трепетания человеческого сердца, которой я слишком хорошо знала.
Я открыла глаза и выдохнула:
– Отец…
Эдуард и Диксон переглянулись, а Элиза прижала ладони к губам, чтобы сдержать вскрик. Она любила Генри, как и всех остальных членов своей семьи, поэтому с широко распахнутыми глазами смотрела на Аронимуса, словно видела перед собой чудовище.
Звук сердца Генри приближался неестественно быстро для человека, видимо его несли на себе солдаты из армии Триумвирата.
– Ну что? Все еще будешь угрожать мне, своему брату, и убьешь ради того, чтобы человек выжил? Ради этого животного, топчущего Землю, живущего только для того, чтобы дать пищу нам, высшим существам? – спросил Аронимус с вызовом, рассчитывая склонить чашу весов на свою сторону.
Он решил сыграть на естественном убеждении в превосходстве, которым страдали все вампиры без исключения. Да, превосходство было очевидным, только его значение понималось каждым по-разному. Диксон был глубоко убежден, что раз нам дана большая власть и способности, то это и большая ответственность, что мы созданы для того, чтобы охранять и помогать более слабым. Так считали и мы, его дети, но остальные вампиры привычно упивались своим всемогуществом и властью отнимать жизнь у любого человека без зазрения совести. Повисла тишина. Не дыша, я ждала, что ответит мудрый Прайм, и надеялась на то, что этот ответ подарит жизнь отцу.
Я стояла и с ощущением полного бессилия слушала, как Генри приближается к замку. И вот, из-за спин свиты двое охранников вывели его под руки. Они отпустили его, и он рухнул на пол, – кажется, у него были сломаны обе ноги.
– Отец! – крикнула я, бросившись к нему. Но Эдуард остановил меня, схватив за плечи.
Генри поднял глаза на меня и побледнел. Конечно, – я была без грима, без линз, и моя кожа сияла в лучах заходящего солнца. Я неосознанно попыталась спрятаться от него за спину Эдуарда. Опять же – слишком быстро для человеческого восприятия.
– Бэль? – услышала я его неуверенный вопрос.
Моя тайна была раскрыта и не было больше нужды скрывать ее. Я неуверенно вышла из-за спины Эдуарда и посмотрела отцу в глаза. Испуг. Боль. Непонимание. Боль от потери. Страх. Генри побледнел, а потом начал краснеть – у него от волнения повысилось давление. Я слышала, как бешено колотится его сердце и, испугавшись за его здоровье, быстро заговорила, желая успокоить:
– Папа, ты только не волнуйся, твое давление зашкаливает!