Однако ждать обещанной весточки ей пришлось целую неделю. А когда она пришла, то принесла лишь горькое разочарование, ибо Казимиру пришлось из-за какого-то гнусного вопроса, связанного с наследством, неожиданно уехать домой. Она тотчас написала ему по тому адресу, который он ей дал. Потом во второй, в третий раз. Никакого ответа. Наконец она решилась написать на конверте свое имя и адрес, чего раньше не делала. Три дня спустя она приняла из рук почтальона это письмо с пометкой: «Адресат по данному адресу не проживает». Потрясение, которое она испытала, было не таким сильным, какое она могла ожидать. Ведь в душе она была готова к чему-то в таком роде. Но теперь она уже точно знала, что у нее нет больше другого выхода, кроме того, на который она давно уже решилась, чем бы дело ни кончилось. И тем не менее откладывала исполнение решения со дня на день. Ее тревога росла. Ночью ее мучили дурные сны. Кроме того, в газете, как нарочно, вновь появилось сообщение о судебном процессе против врача, обвиняемого в преступлении против зарождающейся жизни, и Тереза вмиг совершенно уверилась в том, что ей не миновать смерти, если она позволит подвергнуть себя этой ужасной операции. И когда окончательно решилась ничего не предпринимать и предоставить событиям идти своим чередом, на нее снизошел необычайный, одновременно и тревожный, и отрадный покой.
40
Однажды, гуляя со своими воспитанницами по центру города, Тереза вошла — то ли случайно, то ли намеренно — внутрь церкви Святого Стефана. С того дня, когда она получила известие о смерти отца, она еще ни разу не была ни в одной церкви. Они стояли перед боковым алтарем почти в полной темноте. Младшая девочка, склонная к набожности, опустилась на колени и, по-видимому, стала читать молитву. Старшая озиралась с равнодушным и даже немного скучающим видом. Тереза почувствовала, что ее душа полнится надеждой на лучшее. Она никогда не была верующей в подлинном смысле слова. Ребенком и юной девушкой она добросовестно участвовала во всех религиозных обрядах, но не ощущала глубокой взволнованности. А сегодня она, впервые повинуясь внутренней потребности, склонила голову, молитвенно сложила руки и вышла из церкви с твердым намерением вскоре вернуться сюда и бывать здесь часто. И она действительно стала пользоваться любой возможностью, чтобы одной или вместе с девочками хотя бы на несколько минут зайти в любую попавшуюся им по дороге церковь и помолиться. Вскоре ей этого показалось мало, и в первое воскресенье декабря она попросилась у госпожи Эппих, не выразившей никакого удивления, отлучиться к заутрене. А в церкви — то ли из-за недосыпания, то ли от недостатка набожности, в чем она сама себя упрекала, среди множества людей, несмотря на звуки органа и торжественную службу, — она оставалась равнодушной, а когда вышла наружу, в морозное утро, сердце ее еще больнее сжалось от одиночества. Тем с большим жаром она стала каждый вечер молиться у себя в комнате, как делала когда-то в детстве. И так же, как тогда молила Господа о милости к себе, к родителям, к учительницам, к подружкам, даже к куклам, так и теперь она молила Бога о снисхождении и прощении не только для себя, но и для сшей матушки, заблудшей и смущенной душе, для младенца, первые проявления жизни которого она начала ощущать в своем лоне, даже для Казимира, каким бы он ни был, но это он зачал ее дитя и, возможно, когда-нибудь еще вернется к нему и к ней. А однажды даже молила Бога ниспослать вечное блаженство ее отцу, после чего залила подушку горючими и облегчающими душу слезами.