Она не хотела ехать в Энцбах раньше, чем сможет отдать фрау Лейтнер остаток долга, а поскольку не смогла быстро найти новое место, решила остановиться на короткий срок в маленькой гостинице. Никогда еще не жила она в более нищенской и захламленной комнате. Спала, не раздеваясь. К несчастью, все эти дни, когда она спускалась и поднималась по лестницам, обходя сотни улиц в поисках нового места работы, дождь лил не переставая. На этот раз она не хотела соглашаться на что попало: лучше перебиться некоторое время, чем вновь попасть в дом, в котором она не сможет жить. Случилось так, что в домах, где она понравилась и где ей бы хотелось остаться, ее не взяли: как она поняла по глазам хозяев, из-за нищенской одежды. Что ей было делать? Еще раз обратиться за помощью к матери, чтобы та опять отделалась жалкой подачкой? Нанести визит брату, с которым у нее годами не было уже никакой связи? Пойти попросить денег к одной из дам, у которых раньше работала? От всего этого Тереза приходила в ужас. Она не знала, откуда ей ждать помощи. И бессонной ночью, лежа в одежде на жалкой развалюхе, служившей теперь ее ложем, она опять, как много лет назад, подумала, что надо продавать свое тело. Она думала об этом, как о чем-то обыкновенном, только трудно выполнимом. Разве она все еще оставалась женщиной? Разве она ощущала хотя бы малейшее желание лежать в объятиях мужчины? Та убогая жизнь, которую она вела, — не принадлежа самой себе, не имея родного дома, будучи матерью, вынужденной воспитывать и оберегать чужих детей вместо своего, которая сегодня не знает, где сможет преклонить голову завтра, которая обретается среди переживаний, хлопот и тайн чужих людей, то ли в качестве случайного доверенного лица, то ли в качестве намеренно посвященной, чтобы на следующий день быть выставленной на улицу, — да разве такое существо имело право на человеческое, на женское счастье? Она была одинока и осуждена на одиночество. Был ли на свете кто-нибудь, кого она любила? Ее ребенок? Но ее материнское сердце было изношено, как и ее душа, как ее тело и все, что было на нем надето. И красота ее — ах, на самом деле она никогда не была по-настоящему красивой, — ну, ее миловидность, ее молодость тоже остались в прошлом. Тереза почувствовала, как губы сами собой сложились в горькую улыбку. Ей было двадцать семь лет. Не слишком ли рано отказываться от всякой надежды? Ей вспомнился тот бал в доме Грайтлеров — это было совсем недавно, а сколько сердец она тогда покорила!
В тишине темной комнаты, где слышался только непрерывный шум дождевых капель, ударяющихся о стекла окна, накрывшись поношенным пальто и закутавшись в жалкие гостиничные покрывала и собственную одежду, она вдруг вновь ощутила свое тело, свою кожу, свою пульсирующую в жилах кровь с такой обжигающей силой, какую ей вряд ли случалось ощутить в теплой ванне или в давно уже забытых объятиях любимых мужчин.