В высоте, в небесах
Туман, может быть, это все только снится,
Но кони над домом твоим, будто птицы,
Летят, отражаясь в распахнутых в небо глазах
Ещё одиннадцать минут удержал егерей, теперь мои успеют, но не повезло, зацепило ещё раз. В глазах сплошные тени, а немцы начали наступать снова. Бью по теням короткими. Сейчас кончится вторая коробка.
А за спиной маленький худенький татарин Алиллюлин, забросив толстого борова-немца в траншею, не переведя дыхания, выскочил на бруствер:
- Мужики! Там наш командир, раненый, отход прикрывает! Батальон! За Родину! За Сталина! В атаку! Вперёд!
И ведь поднял! Батальон кондовых замшелых сибиряков поднял в атаку своим тонким мальчишеским фальцетом. Выволокли меня из-под Мясного Бора. Тащили волоком на плащ-палатке, били головой о пеньки и неровности, но вытащили. Пришлось отдать в батальон здоровенную бутыль самогона из Янино.
До боли знакомая 2 хирургия Первого ВМОЛГ, проспект Газа, 2. Я здесь уже лежал дважды, но, в другом времени. Почти ничего не изменилось: только проводку наружную убрали, и вместо пластмассовых коробок "Каштана", сейчас висят круглые громкоговорители с метрономом. Когда идёт обстрел района, метроном начинает стучать чаще. Немцы стреляют по порту довольно часто. Кормят паршиво: манная каша, слегка подкрашенная консервированным молоком, рыбные котлеты с мёрзлой картошкой. Мне не повезло, врачи в медсанбате не смогли извлечь осколок из голени, поэтому отправили меня сюда. В палате 12 человек, хорошо, что нет никого с ожогами и у всех лёгкие ранения. В соседней палате стоит такой стон, что у нас слышно. Здесь осколок удалили, но, пока я "лежачий" из-за ноги. Вторая дырка сквозная в плечо, чуть в стороне от сердца. Там всё в порядке, жизненно важные органы не задеты. К ноге начала возвращаться чувствительность, начал шевелить пальцами. Валяться скучно. Но ещё недельку придётся потерпеть, пока швы не снимут. У меня сегодня были гости из Янино, кто-то из наших, видимо, поддерживает связь с кем-то там. Приехал Председатель колхоза Краев, счетовод Люба, у которой я жил в конце ноября, и ещё какая-то женщина, я её не помню: ни как зовут, ни кто такая. Они привезли продукты в госпиталь и мне прихватили немного. Валентин Иванович втихаря сунул свой противный самогон, а Люба со второй женщиной оставили два больших кулька с пирожками с картошкой и с творогом. Всё, взяли надо мной шефство. Что не говори, в моём положении это приятно. Люба посетовала, что часто приезжать не сможет, но постарается забрать к себе на поправку, как переведут в выздоравливающие. Что-то не нравится мне такая забота! Но я промолчал, полагая, что война сама всё расставит по местам. За внимание и заботу, конечно, поблагодарил. Свидания с ранеными здесь короткие, поэтому через пять-семь минут гостей вывели из комнаты медсёстры. Разделили между теми, кому можно, пирожки, а молоко у нас отобрали кипятиться. Пускай сами теперь пьют эту гадость! Терпеть не могу кипячёное! Поэтому заставили всей палатой выпить мой стакан санитарку Фросю. Пайки в Ленинграде, хоть и нет блокады, совсем маленькие. Ну, а вечером, под большим секретом (полишинеля) распили председательский самогон, уже после отбоя. На 10 человек получилось совсем по чуть-чуть. Двоим дали только понюхать, им совсем, пока, нельзя из-за ранений в живот. Через шесть дней сняли швы, я добрался до телефона и дозвонился Евстигнееву, попросил забрать меня отсюда, ибо от тоски сдохну. Через два дня меня выписали на долечивание при медсанчасти разведотдела. И я вернулся в роту.