С бодуна бежалось не очень… Грызун был первым, кто решил прикинуться помирающим от обезвоженности организма. Повалившись в пыль, он вдруг начал хрипеть и корчиться, выпуская на губы какую-то пену и непрестанно прося воды. Не долго думая, я тут же приказал Циркачу и Степняку подхватить его на руки и продолжить движение.
— К реке бежим. Там и напьёшься, — ответил я на его просьбы подать хоть глоток воды.
Парни, втихую ругаясь и скрипя зубами, потащили симулянта на себе. Не забыв при этом пару раз «случайно» уронить его в дорожную пыль. Грызун, поняв, что на данный момент его представление в народе не популярно, с рук слез и погрёб дальше самостоятельно.
Следующим был Дворянчик. Как обычно, начав высказывать своё возмущение по поводу нечеловеческого обращения, он размахивал руками и всячески грозился. Но после того, как совсем рядом с ним дважды просвистел хлыст, предпочёл, покачиваясь, продолжить бег молча. Короче говоря, в той или иной мере возмущение своё высказали все. Даже обычно молчаливый и скромный Одуванчик попытался вставить свою монетку в мой зад. Ему я посоветовал просто заткнуться. Просто по молодости лет. Так, мило беседуя на бегу (я — на скаку), мы добрались до берега реки.
Речка эта довольно широкая, саженей с полсотни будет, течение бурное и быстрое, а вода — холодная. Ещё бы! В неё ведь со всех окрестных ледников талая вода стекает. Правда, сама речушка у берега не глубокая. Но на стремнине с головой накроет.
— А ну, марш в воду! — скомандовал я.
Да им особо и командовать-то не надо было. Сами туда рвались. Кто организм разгорячённый охладить, кто жажду, с перепоя возникшую, утолить…
Но долго я им прохлаждаться не дал. Быстренько повыгонял всех на берег и бегом отправил в обратный путь. Час бега до реки, а потом ещё час — обратно, оно, знаете ли, организм сильно встряхивает. И потому блевать они начали ещё по дороге, на подходе к лагерю. А в лагере они это дело продолжили. Все. Их так выворачивало наизнанку, что я даже начал беспокоиться об их здоровье. Но ничего, пережили.
Завтракал я, понятное дело, в одиночестве. Остальные на еду даже смотреть не могли. Весь день ходили какие-то смурные, о чём-то шептались по углам, замолкая при моём приближении и отводя недобро прищуренные глаза. Где-то во второй половине дня я уже точно знал, что меня ждёт. Оставалось только определить, когда же именно.
Ужин прошёл в полном молчании. К вечеру их молодые желудки уже настолько прочистились, что еды требовали просто в неимоверном количестве. А потому ели долго и много. Плотно поев, бойцы разошлись по сторонам, как-бы невзначай взяв меня, сидящего за столом, в круг.