Первого визитера Михаил свалил молодецким ударом той самой полупустой бутылкой с паленой водкой, судя по осколкам стекла и специфическому запаху, распространившемуся по всему жилищу. Вышеозначенный трахнутый по голове товарищ возлежал в дверном проеме в позе застигнутого внезапным сердечным приступом балетного танцора и упрямо не подавал признаков жизни. Впрочем, он был жив, хотя и не совсем здоров, в чем я и убедился, приложив два пальца к его запястью — не без опаски, честно говоря, и вообще сделав над собой изрядное усилие.
А вот сказать того же о напарнике «танцора» было ну никак нельзя. Как ни крепки кости монолита бандитского черепа, но и они — всего лишь кости, а не лобовая броня Т-34… И верно говорит наш мудрый народ: «Против лома нет приема», в смысле — супротив чугунного подсвечника. Оживить бывшего Мишиного vis-à-vis мог бы теперь только громогласный зов труб Иерихона, да и то, пожалуй, не без труда. Вокруг остатков головы свежепреставившегося расплывалось черное в резком электрическом свете пятно…
Я сполз спиной по стене на корточки и, подвывая, засмеялся — все громче, громче, — а тело мое сотрясало крупной дрожью, и я продолжал хохотать, повизгивая, давясь и захлебываясь собственным истеричным смехом.
Я радовался жизни.
Минут через пять я пришел в себя и помог Мише умыться — он только тихо чертыхался и шипел сквозь стиснутые зубы — а потом, как умел, обработал его многочисленные раны и ссадины на лице, ребрах и костяшках пальцев йодом. Что-то пришлось забинтовать, что-то заклеить пластырем — и мой добрый друг Мишель стал напоминать кота Тома, разделанного под орех мышонком Джерри.
Наверное, подобные легкомысленные ассоциации являлись следствием того, что я еще не полностью отошел от истерики и стресса, да оно и понятно: не каждый день случается живого человека по голове подсвечником дубасить. Я совершенно по-идиотски улыбался и со стороны выглядел, вероятно, полным шизофреником, но поделать с этим ничего не мог, ибо каждой клеточкой своего организма чувствовал, что этот сволочной и мерзкий, но вместе с тем чарующе-прекрасный живой мир открыт и доступен мне по-прежнему. Так, наверное, чувствует мир новорожденный младенец, да только вот не может еще выразить своих чувств ничем, кроме бессмысленного громкого агуканья и глупенькой улыбки. Так и я — глупо агукал и бессмысленно ухмылялся…
Потом мы с Мишей, уже пришедшим в себя вполне достаточно для того, чтобы снова руководить процессом, доделали-таки что, за чем пришли, то есть собрали мои подготовленные к отъезду вещи и вместе с тетрадью покидали их в большую спортивную сумку. Туда же, в сумку, я запихал старенький потертый рюкзак и привезенный мне когда-то Лелеком из Арабских Эмиратов шикарный охотничий нож испанского производства, а документы рассовал по карманам штормовки.