– Что ж, – произнес я, – цель ваша благая, слов нет. Олимпиада – это круто. Но едва ли она стоит тех унижений и оскорблений, которые обрушиваются на шестилетних ребятишек. Мы понимаем друг друга?
– Нет, вы не понимаете. Мой курс требует полной самоотдачи. Сюда нельзя ходить как на кружок вязания, таких заведений полно в школах и дворцах пионеров. Возможно, я бываю резка с ними, но тренер должен быть…
– Я не знаю, каким должен быть тренер. Наверно, он должен быть диктатором, но это справедливо в том случае, если он показывает результат. У вас от диктатора пока лишь зычный голос, уж простите за грубость.
Я склонил голову, пытаясь изобразить запоздалую учтивость. Не люблю грубить женщинам, но порой они не оставляют выбора.
– Я так понимаю, что посещать мои занятия вы отказываетесь? – спросила Наталья Игоревна.
– Все верно.
– Жаль. У вашей дочки хорошие данные.
– Да, спасибо. Именно поэтому я и хочу, чтобы она оставалась счастливым ребенком, а не обрастала комплексами. Жизнь и без нас добавит ей проблем. Всего хорошего.
Я тронул пальцами воображаемую шляпу и прошел в зал.
– Тома, пойдем!
Дочка не отреагировала. Ее не на шутку заинтересовали канаты боксерского ринга.
– Том!
Нет ответа.
– Том!
Нет ответа.
– Тамара, блин!
Она повернулась, отпустила натянутый канат.
Канат ударил ей в подбородок.
Томка шлепнулась на ринг.
– О, господи, чудо-юдо! – Я бросился к дочери.
Тамара не плакала. Уселась в центре ринга и стала озадаченно поглаживать подбородок.
Я остановился у канатов.
– Ты в порядке?
– Ага… Пап!
По блеску в глазах я понял, что сейчас прозвучит одна из ее неожиданных просьб. И не ошибся.
– Пап, купи мне перчатки.
Валуйский стойко воспринял известие о том, что Медальон окончательно потерялся. Когда я сказал, что знаю о происхождении раритета, он резко сник и залег в свою загородную берлогу. У него не было формальных оснований требовать возврата дорогой вещицы. Один из помощников ювелира так обрисовал в телефонном разговоре состояние босса:
– Затаил печаль.
Из этих слов было ясно, что мне следовало впредь быть осторожным. С Валуйским шутки плохи, а что-то мне подсказывало, что наше с ним общение не принесло никому большой выгоды.
Чебышев тоже исчез. Скорее всего, навсегда. Трудно было подозревать в нем человека чести, но грусть и отчаяние, написанные на его лице в момент нашего расставания, казались искренними.
С Мариной мы, разумеется, не сошлись, вопреки некоторым законам мелодраматического жанра. Я не видел смысла поддерживать тесные отношения после всего, что произошло. Я не знаю, где она сейчас и с кем. С Тамарой они так и не встретились. Я бы не возражал против встречи, но Томка не заикнулась об этом, предположив лишь, что «у мамы, наверно, все в порядке». А самой Марине, надеюсь, просто хватило такта не повиснуть на нашей шее тяжелым камнем. Она понимает, что нам с Тамарой хорошо.