А обоз, в который царь определил Кэт, двигался к Москве. Дорога всё время петляя начинает незаметно спускаться. Лошади бегут быстрее. Сначала девушка прислушивалась, не скачет ли следом царь — вернуть. Очень хотелось остаться с ним. Горестно покачала головой — нет. Наддавал эхом лишь один раскатистый сержантский голос отдававший команды солдатам. Смирилась. Молчаливая Кэт в спокойной задумчивости смотрит по сторонам. Всё вокруг лоскутно цветное. Лента дороги вот серая, да небо голубое. Она долго провожает глазами цветастые поляны. В ушах шелестят слова Петра: — «Котёнок, я буду очень, очень, очень скучать…» Как может изменить всё миг. Миг любви. Раз и ты другая и всё вокруг другое. Кэт попросила остановить у первой же попавшейся на пути церкви. Старая, деревянная, намоленная. На миг замешкалась, ведь она, Кэт, не православная. Но подумала — молиться не воровать и грехом быть не должно. Молитва любая до Бога дойдёт. Тем более Питер православный, они едины, а значит и она теперь его веры. Вышла из кареты. Перекрестившись, прошла внутрь. На одном вдохе помолилась. Надежда какая-то появилась. Душу тяжесть отпустила. Взяла две свечи. Одну зажгла сразу и поставила. Открывая тем жестом свою душу Богу. Встала перед иконой Богородицы. И опять помолилась. Как умела. Просила прощение и отпущения грехов. Просила благословения на непростую жизнь с Петром. Защиты от отвратительного Меншикова просила. Вероятно, у него были основания невзлюбить её. У неё так не было ни малейшего желания не только говорить, но и видеть его. В отношении этого человека к ней, крылось что-то странное. Похоже, он её просто возненавидел, но за что? Она может только гадать. А гадать можно на всякое — сам позарился на неё, была своя кандидатура на эту роль или дело в другом?… От этого «другого» она похолодела. Не дай Бог! Бабьего счастья просила, детей… А ещё просила помочь не очерстветь её душе, не тешится богатством, а использовать его во благо людей и его дела. Конечно, она живая и ей не чужд звон злата, но душа не должна маяться или одеваться в золотую броню. Тогда человека нет. Пропал человек. Счастья им одного на двоих просила и здравия. Поймав язычком катившуюся слезу, проглотила всхлип и поднялась с колен. Зажгла и поставила вторую свечу. Закрыла перед непростым миром свою душу. Перекрестилась. Поклонилась и, не оглядываясь, вышла… Дорога извиваясь, стиснутая с обеих сторон густым лесом, убегает вдаль. Медленно движется по ней обоз.
Москва ждала. Пётр приказал праздновать. «Пусть увидят Россию в веселье». Гонцов отправили заранее. Войска встали временным лагерем, привели себя в порядок. Впереди праздник, чествование. Под колокольный перезвон у Мясницких ворот именитые граждане, и простой народ, гостиная сотня с хоругвями встречала победителей. В воздух летели шапки, народ чтоб уважить Петра больше кричал не «Победа!», а приятным сердцу царя словом «Виват!» Пётр ехал в золочёной колеснице, а за ним хвостом волочились шведские знамёна. Здоровенных псов нарядили львами, а на спины им уселись шуты. В красно — синих плащах. В руках их были мечи и щиты. Потом загрохотали орудия, забила по мостовой копытами конница, начался торжественный въезд.