Секретарша задохнулась и лихорадочно завращала глазами.
- Ясно. Не поставите, - поняла Маша. - Вы валерьянку-то пейте, дамочка. А то глаза потеряете. Упадут на бюст. Ах, да у вас и бюста, впрочем, нет.
Что случилось дальше с бедной секретаршей, Маша не узнала, она быстро вымелась из приемной и звонко зацокала шпильками вниз по лестнице.
- Валерий Александрович, Валерий Александрович! - дико заорала она на улице, увидев мэра у служебной "Волги".
Хмурый Суворин удивленно обернулся и придержал дверцу автомобиля.
- Валерий Александрович, здравствуйте! - завопила Мария, едва не бросаясь на грудь мэра. - Вы меня не заметили?
- А мы знакомы?
- Я Маша Майская. Читаете "М-Репортер"?
- Иногда читаю.
- Я приехала из Москвы, чтобы написать о ваших выборах!
- А... - вспомнил Суворин. И вымученно улыбнулся. - Припоминаю. Фельк что-то говорил о вас. Маша, дорогая, у меня сейчас совершенно нет времени. Мне надо ехать.
- Возьмите меня с собой! - предложила Маша. - Нет.
Суворин ехал к Игорю Шведову, чтобы вместе с ним полноценно предаться горю. Игорю звонили, но никаких требований не выдвинули, кроме расплывчатого пожелания не сильно суетиться в преддверии выборов. И присутствие глазастой столичной журналистки было совсем некстати.
- Вот моя карточка, Маша. Позвоните, я назначу время. Встретимся.
"Волга" сорвалась с места. Валерий Александрович бросил на журналистку прощальный взгляд сквозь открытое окно. Она стояла на тротуаре такая беспечная, такая веселая и лучезарная в своем ярком платьишке - совсем из другого мира. И не подозревала, какая тьма сейчас окутывает душу Суворина.
Вадим не переставал себя удивлять. Он прислушивался к своему голосу и не понимал, откуда в нем взялись эти идиотские интонации.
- Давай, давай посмотрим, что нам дядя принес, - сюсюкал он, как кретин, откупоривая баночку с яблочным пюре и показывая ее Валере. - Ох и вкуснотища, наверное! Хочешь, да?
У Валерки обильно потекли слюни. Он не сводил с баночки глаз и шамкал розовыми влажными губками. В глазах светились преданность и любовь к кормильцу.
- Ну-ка, ну-ка! Одна ложечка...
Валерка уверенно заглотнул пюре - без сомнения, он уже был с ним знаком - и чавкает.
- Нравится, - удовлетворенно заметил Вадим. - Ты мой толстячок!
Сам того не подозревая, он использовал для обозначения Валерки то же выражение, каким пользовались его мама и папа.
- Ты мой толстячок!
Толстячок, надо заметить, был в последнее время идеален. Наверное, чувствовал, что он не дома. После памятного концерта в первые, сутки знакомства, когда Вадим едва не оглох и был на грани помешательства, подобные истерики больше не случались. Валерка уничтожал молочную смесь, мылся под краном, спал на балконе, беспрепятственно ползал по грязному полу и облизывал все, что попадалось на пути (Никитишну хватил бы удар), играл с немытыми банками и был вполне доволен жизнью. Иногда он начинал вякать и тянуть ласты в сторону няньки, и тогда Вадим брал его на руки. Ребенок крепко цеплялся за шею киллера, и тот ощущал в груди незнакомое приятное чувство. К тому же младенец был удивительно хорош собой - стопроцентный киношный малютка.