Я мотаю головой, а Игорь закатывает глаза.
— Да ладно! Тоже мне, святоша нашлась. Она не хочет врать!
— Не хочу. Эти люди потеряли сына, а я приду к ним в дом и буду нести ахинею про какой-то вечер встреч?
— Нет, ты заявишься к ним на порог со словами: «Здрасте, это не вы, случайно, завалили мою падчерицу?». Так?
Я снова мотаю головой.
— Тогда пошли, — говорит Игорь и направляется к дому.
Я плетусь следом. Когда-то зеленая, теперь грязно-серая облупившаяся краска покрывает стены колючей чешуей. Темная крыша грозовой тучей висит над домом, готовым вот-вот сложиться под ее тяжестью. Если потеря молодого хозяина так сказалась на доме, страшно представить, что могло случиться с остальными жильцами. Только бы никто не открыл. Лучше залезть в чужой дом как воровка, чем соврать, глядя в глаза людям, потерявшим двух сыновей.
Возле крыльца Игорь пропускает меня вперед. Еле слышно стучу в дверь. Внутри тишина. Набравшись смелости, принимаюсь бить в дверь кулаком. Замираю в ожидании ответа. По-прежнему тихо. Опершись ладонью о стену, колочу ногой в дверь с грохотом, который невозможно не услышать. В полной уверенности, что дома никого нет, я спускаюсь с крыльца и, стряхивая с ладони налипшую краску, уступаю место Игорю. С отверткой в руках он сначала нагибается к дверному замку, потом садится на корточки и уже через минуту, кряхтя, опускается на колени.
— Хороший замок, не открывается совсем…
— Пока ты возишься, могу я забежать в церковь?
— Хочешь, чтобы я в одиночку залез в дом к незнакомым людям? Даже не думай!
— Мне нужно.
— Нужно? — поворачивается ко мне Игорь. — Звучит так, будто ты школьница на контрольной, и тебе приспичило в туалет.
— Катя умерла, а я даже не поставила свечку за упокой.
Игорь отводит взгляд и машет на меня рукой.
— Черт с тобой, иди.
Я бегу до самых ворот и замедляю шаг только на пороге церкви. В нос ударяет запах ладана. Покрытые коричневой краской деревянные доски скрипят под ногами. Перекрестившись, я подхожу к столу и покупаю три свечки. Оглядываюсь по сторонам, не зная, куда их поставить.
— Вы не подскажите… — обращаюсь к служительнице церкви.
— Ты во здравие хочешь поставить, или за упокой? — спрашивает худощавого телосложения женщина. Загорелая кожа, видимо от многолетней работы на открытом воздухе, покрыта сеткой мелких морщинок. Рукава платья закатаны до локтей, руки кажутся нездорово тонкими, усохшими.
— За упокой, — отвечаю я, глядя в выцветшие, с пожелтевшими белками глаза.
— Пойдем, поставим вместе.
Она выходит из-за стола с тремя свечками в руке и жестом указывает направо.