Врач: Ли, займи, пожалуйста, свое место.
Ли повинуется со свойственным подростку возмущением. Крис и Элиз продолжают на заднем плане перебранку.
Врач: Друзья, боюсь, мы приближаемся к концу сеанса. Крис? Элиз? (Откашливается.) Крис! Элиз! Пора закругляться.
Молчание. Элиз подходит к сидящей на стуле Ли, обнимает ее. Ли вздрагивает. Крис подходит и обнимает жену за талию.
Крис: Пойдемте.
Врач: Ли, могу я переговорить с тобой наедине?
Крис и Элиз уходят.
Голоса всех четырех Кригстейнов, включая Софи, из-за сцены: Gute Nacht, Оясуми насай, Buenos Noches, Bon Nuit, Вань ань, Аньёнъ, Покойнойсай очинай!
(Ли явно слышит эти голоса, которые не слышит врач. Это «спокойной ночи» на семи языках – включая секретный детский – слова, которые Кригстейны всегда, до смерти Софи, говорили друг другу после вечерних молитв.)
Врач: Ли, ты делаешь успехи, поверь мне. Но я немного озабочен тем, как закончился сеанс. Как ты себя чувствуешь?
Ли кивает, не отвечая, натягивает толстовку, как во сне, медленно идет к двери, останавливается.
Ли: Почему вы попросили меня слушать ее, если хотели, чтобы я больше ее не видела?
Врач: Это гипотетически, Ли. Я попросил тебя представить, что она сказала бы.
Ли: Вы когда-нибудь теряли сестру?
Врач: Не думаю, что с моей стороны уместно входить в подробности моей личной…
Ли: Нет, вы не теряли. Поэтому не пытайтесь убить мою во второй раз.
Сингапур, 1994 год
По сравнению с сингапурскими проливными дождями грозы, которые Ли и Софи любили в Атланте, кажутся легким дождичком. В Сингапуре они приходят ниоткуда, тучи собираются внезапно, неожиданно, с яростью личности, страдающей пограничным расстройством. При ярко-голубом небе снаружи и палящем, неослабевающем солнце комната резко погружается в глубокую тень, и ливень обрушивается с бесповоротностью театрального занавеса; сердитая барабанная дробь дождя отвлекает Ли от урока китайского языка и, если сверкают молнии, быстро кладет конец футбольной тренировке Софи.
Грозы Шанхая превращались в унылые, затягивавшиеся на целый день явления природы с моросящим дождем, изредка набиравшие достаточно движущей силы для настоящего ливня, и тогда по улицам свободно плыл мусор. Миллионы велосипедистов этого города расцвечивались накидками всех цветов радуги, а грязь строек превращалась в слякоть. Даже самые яркие из ясных дней шанхайской осени были подернуты тонкой пеленой дымки, как предательски налитые кровью глаза алкоголика. Во всем городе природа была подавлена и взбита в неузнаваемую массу. Река Сучжоу текла по черным и вонючим кварталам. Листья платанов во Французской концессии