был продан за куда меньшую цену, чем он заслуживает. А твоя коллекция — всего лишь фотогравюры, к тому же сомнительные в сюжетном отношении.
— Сама знаю… Хорошо бы ты и Линде сказал правду, — пробурчала я, живо напяливая на лицо улыбку.
Фишер прыснул.
— Не надо ей пока ничего говорить.
Не желая застрять в его паутине, я поспешила извиниться, поблагодарить Линду с Джулиусом и умчалась, обдирая боковыми зеркалами шпалеры лавровишни и разбрызгивая гравий из-под колес в жажде поскорее вырваться на волю.
Есть нечто весьма раздражающее в бывшем любовнике, быстро нашедшем утешение в объятиях твоей преемницы. Даже если он тебе больше не нужен. Почему так — одна из загадок человеческой натуры. Хорошо было Руссо рассуждать о том, что человек (интересно, женщину он тоже имел в виду?) от природы добр. В отношении политики, может, так оно и есть. Но в том, что касается любви и эмоциональной сферы вообще, подозреваю, мы всегда будем желать лучшего. Расставшиеся любовники очень часто ведут себя как собака на сене. Вот и я, хоть и не хотела больше жевать это самое сено вместе с Роджером, все же кривила душой, когда говорила ему, будто очень рада, что он нашел мне замену для обустройства на новом сеновале.
Он явился забрать свою музыкальную энциклопедию, проверить, не осталось ли в моем доме еще каких-нибудь его вещей, и поразил меня тем, что свистнул, войдя в прихожую. Роджер был вовсе не из тех, кто свистит. Кроме того, под старым твидовым пиджаком на нем был довольно смелый черный джемпер с высоким воротом, придававший ему весьма стильный вид. Он превращал бледное лицо в очках без оправы в лицо эстета-любителя, коему как раз вполне шло — вот так вот вдруг взять и свистнуть. Роджер зашел около полудня и, сняв книгу с полки, начал топтаться, нежно прижимая ее к груди. В своем примиренческом великодушии я решила, что он хочет остаться и разделить со мной мой скромный обед — суп. Но он отказался, с удовольствием сообщив:
— Не могу. Мы обедаем с Эммой. — Он уже пятился к выходу. — Но за приглашение спасибо.
— С Эммой? — елейно спросила я. — Со студенткой?
Он улыбнулся. И наверное, именно из-за этой улыбки кровь замедлила ток в моих жилах, потому что улыбка — ухмылка — была определенно самодовольная.
— Нет, — ответил он без дальнейших пояснений.
Испытывая острое желание немедленно оторвать его оттопыренные уши, я тоже безмятежно улыбнулась:
— Подружка? Рада за тебя.
Он опять улыбнулся. Так же самодовольно! Я глубоко засунула руки в карманы, чтобы не проделать с обоими ушами Роджера того, что проделал некогда Ван Гог с одним из своих.