Нет ничего удивительного в том, что Елизавета Первая предпочла не выходить замуж. В самом деле, учитывая обстоятельства, связанные с ее рождением, и события, происходившие, пока она взрослела, мысль о замужестве могла прийти ей в голову лишь под страхом смертной казни: в годы становления она была вынуждена то и дело увертываться от проносящихся мимо со свистом отрубленных голов всевозможных дядюшек, кузенов, мачех, не говоря уж о собственной матери, а также наблюдать, как некогда любимые жены монархов либо получали разрыв сердца от горя, либо насильно посвящались в монахини. Ее безбрачие, однако, стало среди историков предметом особенно ожесточенных споров и кривотолков.
Удобное якобы научное объяснение, что замужество сделало бы Елизавету зависимой от супруга и таким образом ограничило ее верховную власть, — полная чушь. Компрометирующая и несколько истерическая версия, состоящая в том, что она физически была не способна вступить во владения Его Величества Фаллоса из-за гинекологических отклонений, — вообще бред сумасшедшего и скорее всего следствие мужского священноначалия в медицине. К женскому здравому смыслу никакого отношения это не имеет. Если сомневаешься, доверься клевете. Бен Джонсон — Драммонду после ужина в Хоторндене: «У нее была девственная плева, не позволявшая принять мужчину, хотя она с большим удовольствием перепробовала многих…» Что ж, Бен, надеюсь, так оно и было…
Нет-нет. Сердцем (и нутром тоже, как она доказала) Елизавета была женщиной, романтичной женщиной, отнюдь не дурой. Все просто: она навидалась достаточно, чтобы знать, куда может завести статус замужней дамы, и отгородилась от него гульфиком. Мудрая женщина. Выбирала себе похотливого и красивого фаворита или двух, чтобы они льстили ей и раболепствовали (полурайское состояние), это ее устраивало. Ну и пусть род Тюдоров на ней пресекся! Ну и пусть ей наследовал сутенерствующий прозелит Яков Шотландский! Она предпочла счастье в безбрачии и до самой кончины не знала тяжести иной властвующей длани, кроме собственной. Она видела, что творили чужие мужья, и ей это совершенно справедливо не нравилось.
Неудивительно, что и некоторые современные женщины, став свидетельницами множества семейных катастроф своих знакомых, тоже предпочли безбрачие. Как, например, тетушка Маргарет, которая стояла сейчас в некотором отдалении от остальных провожающих на продуваемом холодными ветрами портсмутском пирсе и махала трепетным платочком отплывающему в Нью-Йорк величественному океанскому лайнеру. Она пребывала как раз в том возрасте, какого достигла Елизавета, когда ее советники всерьез запаниковали, — королева осталась старой девой. Маргарет тоже, впервые за последние восемнадцать лет, испытывала состояние легкой паники по поводу собственного одиночества. Это пройдет, уговаривала она себя под вой пароходного гудка, хлопанье флагов и бодрую мелодию, исполняемую выстроившимся на пристани оркестром. Ее прощальные взмахи становились все более сердечными. В ее руке большой платок отца, и она знала, что его хорошо видно даже издалека. Прищурившись, Маргарет все еще могла различить перегнувшуюся через перила фигурку Саскии, махавшей в ответ, юное лицо, светящееся радостным ожиданием, золотоволосую головку, склоненную набок, новый розовый свитер из ангоры — пушистое облачко среди тусклой массы плащей.
