— Сударыня, я прочел ваше рекомендательное письмо.
Ваше письмо. Она постаралась припомнить его точное содержание, которое — как она тщетно надеялась — не должен был увидеть никто, кроме деревенского священника.
— Вот как?
— О вашем муже там сказано крайне мало. Почему?
Потому что не было никакого мужа. Но вдове — в отличие от молодой незамужней женщины — разрешалось, получив свою долю наследства, проживать одной.
— Какой смысл подробно рассказывать о покойном?
— Там упоминается и ваш усопший отец, и даже кузен. Но не мать.
— Я же вам говорила. — Я умоляла вас. — Я не хотела, чтобы люди знали о том, что она душевнобольная.
— Ваши родные знают, где она?
— Они знают, что она живет со мной и что с нею все в порядке.
— Но они знают, где именно вы живете, Маргрет Рейд?
Она поперхнулась хлебом и закашлялась. Он похлопал ее по спине, и ощущение, подаренное его ладонью, затронуло не только ее плоть. Оно проникло гораздо глубже, в самую душу. Боже милостивый, что, если он способен узнать ее секреты через простое прикосновение?
Его губы очутились близ ее уха. Понизив голос, чтобы не услышала мать, он настойчиво прошептал:
— Я думаю, вы скрываетесь. И родня ваша понятия не имеет, где вы.
Или им все равно.
Она оттолкнула его.
— Мы живем мирно и никому не мешаем. Почему вы не оставите нас в покое?
— Потому что в деревне завелось зло, и я обязан проверить всех.
— Чего вы от нас хотите?
— Правды. Если она не ведьма, вы не станете возражать, чтобы я задал ей пару вопросов.
— Да взгляните вы на нее, — зашептала она. Мать вернулась к игре и что-то бормотала над Генриеттой. — Что она может вам сказать? Она уже не различает, что правда, а что ложь.
— Зато различаете вы. Молодые вдовы не перебираются без причины туда, где у них нет ни родни, ни друзей. Странно, что вас вообще отпустили из Глазго.
— Старосты знали меня, как честную, набожную женщину.
— И не спросили, куда вы собрались, как вы будете жить и с кем?
— Вы не староста и не служитель Церкви. Не думаю, что вы вправе судить меня.
— Очень зря. Я наделен всеми правами и полномочиями. А вот ваш священник из Глазго, похоже, не слишком добросовестно заботится о душах своих прихожан.
В ответ ей оставалось только упрямо молчать, ибо у нее не поворачивался язык встать на защиту несуществующего человека.
***
Александр учился считывать настроения, что сменялись на ее лице. Гнев, ненависть, ярость, все эти эмоции кипели под спудом ее невозмутимости, маски, которую она предъявляла миру. Но когда на нее давили, они были готовы хлынуть через край.