Помнишь… Мать порой забывала, как ее зовут. Если она и вспомнит Александра Кинкейда, то только в образе Дьявола.
Маргрет приоткрыла дверь и заслонила собой проход.
— День добрый, мистер Кинкейд.
Обычно она избегала смотреть людям в лицо, но, чтобы определить его намерения, пришлось набраться храбрости и заглянуть ему прямо в глаза.
Его намерения были далеко не добрыми. Мягкость, замеченная ею ночью, бесследно исчезла.
— День добрый, вдова… Рейд, так?
Какой-то намек, или ей показалось?
— Я вернула себе девичью фамилию. — Идиотка. Она изменила все, что могла, но поскольку фамилия Рейд была довольно распространенной, надеялась, что…
— А мужа вашего звали…?
И вновь она отказалась отвечать, ибо губы ее ненавидели лгать.
— Что привело вас сюда, мистер Кинкейд?
— Могу я войти?
Она оглянулась через плечо. Как бы повежливее отказать?
— Моя мать…
— Несомненно будет рада увидеть меня снова. — Он надавил на дверь, вынуждая ее попятиться назад. — В понедельник у нас с нею не вышло познакомиться. Она тоже вдова Рейд?
Прежде чем пропустить его, она преградила ему путь, опершись рукой о косяк.
— Она думает, что ее муж еще жив, а моем не помнит.
Наградив ее острым взглядом, он кивнул и перешагнул через порог.
— Сударыня, — обратился он к ее матери. — Как поживаете этим чудесным утром?
Та улыбнулась.
— Очень хорошо. А вы? Как вас зовут?
Маргрет возблагодарила небо за ее слабую память. Переживания той страшной ночи испарились, точно роса.
— Александр Кинкейд.
— А я госпожа Рейд, — с готовностью ответила мать. — Джанет Рейд.
Он и глазом не моргнул при этом имени. И что самое поразительное, мать держалась с ним так, словно по-прежнему была хозяйкой богатого особняка в Эдинбурге, а не беглянкой в приграничном захолустье.
— Не желаете ли хлеба? — спросила она. — Только что из печи.
Он неожиданно улыбнулся.
— Не откажусь. Пахнет потрясающе.
Распахнув глаза и разинув рот, Маргрет смотрела, как мать нарезает хлеб, мажет его маслом и протягивает своему почетному гостю.
Заметил ли он ее изувеченный палец? Если и так, то не подал виду. Пока он сидел и беседовал с нею, Маргрет держалась рядом, страшась того, что ненароком может произнести мать, ведь той было невдомек, что одно неверное слово — и она подпишет себе смертный приговор. Она наблюдала за ними, и сердце ее обливалось кровью. На короткое время мать стала пусть не совсем прежней, но женщиной, способной развлечь своего гостя любезной беседой.
И все это в любую секунду могло перемениться.
Когда Маргрет присела рядом, он отвернулся от ее матери, которая с блаженным видом жевала хлеб, и переключил свое внимание на нее.