К субботе оба ходили словно в тумане от усталости, и Эндрю, который почти потерял ориентацию во времени и пространстве, наконец свалился. Он спал три часа подряд, а когда проснулся, Мей по-прежнему слонялась вокруг как неприкаянная, и каждый раз, когда Эндрю пытался заговорить с ней, смотрела на него пустым, ничего не выражающим взглядом.
Этим вечером он уговорил Мей лечь сразу после восьми. А сам вынес Алекса на балкон и принялся качать его. Сын настолько привык к этой процедуре, что Эндрю был уверен: два часа молчания ему обеспечены — если только не переставать отталкиваться ногой от пола.
На этот раз «головастик» проспал целых три часа и проснулся только от голода. Сняв легкое одеяло, которым укрывал сына, Эндрю отправился в кухню, чтобы взять из холодильника бутылочку с грудным молоком. Все лампы в квартире были потушены, только из окон падал рассеянный свет уличных фонарей. Но даже в полутьме Эндрю заметил Мей, блуждающую по комнатам с таким подавленным и несчастным видом, что у него едва не разорвалось сердце.
Он открыл холодильник, и Мей, вздрогнув, резко обернулась на звук и прижала руку к груди. На мгновение Эндрю показалось, что она близка к обмороку.
— Ты должна быть в постели, Мей, — с укоризной произнес он. — Ты ведь совершенно без сил.
Она слабо махнула в сторону коридора.
— Я думала, вы в детской. Дверь была закрыта.
Несколько мгновений он молча смотрел на нее, затем взял бутылочку.
— Давай, — сказала она, протягивая руки к малышу. — Я с таким же успехом могу покормить его. — Явно избегая смотреть на Эндрю, она вышла из кухни и направилась в спальню.
Эндрю не знал, что делать, и так измучился, что даже думать на эту тему был не в состоянии. Сняв рубашку, он направился во вторую ванную комнату. Может быть, душ взбодрит его, и он найдет нужные слова для разговора с Мей.
Контрастный душ творит чудеса, и Эндрю чувствовал себя почти человеком, когда стучал в ее дверь. «Входи» было сказано с таким придыханием, что Эндрю сразу понял: малыш или спит, или близок к этому. На прикроватном столике горел ночник, и комната тонула в мягком полумраке.
Не глядя на Эндрю, Мей проговорила, явно борясь со слезами:
— А что, если и завтра он будет так скандалить, и твои родственники подумают, что Алекс — ужасный ребенок?
Эндрю непонимающе уставился на Мей. Его сердце пропустило по крайней мере три удара, когда внезапно до него дошел смысл ее слов. Не говоря ни слова, он лег на кровать и, поймав запястье Мей, потянул ее вниз, вслед за собой. Набрав в легкие побольше воздуха, чтобы успокоиться, он положил ее голову себе на плечо, затем крепко обнял. В груди теснилось столько чувств, что Эндрю едва мог дышать, не то, что говорить.