Еще и вечерять посадили как званых гостей, с почетом. Народу набилось — вся деревня считай, благо, что маленькая. Ну, Семенов с Петровым знали, что такое манеры, держались как подобает, церемонно, сдержанно, Жанаев тоже не подкачал, а вот потомок подкачал — лопал, как свинья и стаканчик держал неправильно — без оттопыренного мизинца, некультурно. А ему как раз стакан дали, стеклянный, настоящий городской. Остальные-то пили из разномастной посуды, потомка уважили, потому как были на нем летная диагоналевая гимнастерка с голубыми петличками и старшинской «пилой» из четырех рубиново-красных треугольничков, хорошие хромовые ботинки и брюки полушерстяные, что для крестьян сразу показывало — он тут в группе самый старший. Красавец, как на картинке. Зато потомок пока лопал — помалкивал и Семенова это вполне устраивало.
Поддерживать беседу пришлось, таким образом, самому Семенову, что он аккуратно и делал, стараясь больше слушать. Хозяин, назвавшийся Евграфом Филипповичем, после третьей чарки сам разговорился, благо нашел свежих слушателей, а вот остальные поскучнели физиомордиями — видно слышали это от деда не в первый раз. Дед оказался бравым, георгиевский крест получившим за захват германского броневика, и по рассказу судя — да, ловко у него получилось и пулю в смотровую щель водителю загнать и по люку грохнуть прикладом и рявкнуть «Ком хераус!», так что и впрямь бронекатчики пошли делать хераус, заодно отстрелив деду два пальца на руке, а он их в ответ прикладом зашиб. Дед горделиво показывал искалеченную клешню, потом поведал, что попал сюда в эту местность на излечение, а тут и войне конец и началась рррреволюционная катавасия, от которой голова кругом пошла. Но он решил в это не впутываться. Повоевал уже, хватит, и потому не ввязывался по возможности в разборки тех и этих, а бегало тут много всяких — не только белых и красных. Вот и остался жив и здоров, а кто драться лез — тут их по лесам и болотам много лежит. Семенов вежливо слушал, кивал и соображал, что как-то уж очень намекающее речь старика звучит. Не, ну тут понятно — время уборки на носу, сено опять же убирать надо, работы сейчас полно, потому в деревушке бы лишние руки не были бы обузой. Это-то ясно. Опять же вон молодайка на потомка смотрит зазывно — ясно дело, не прочь бы охмурить и замуж выйти, за летчика-то любая рада, вон он какой сидит пышный и даже «курица» на рукаве золотом вышита… С красным носом, правда, кавалер. Но женщине-то это не помеха — еще и полечит и поухаживает. Нет, точно глаз положила — как человек опытный и бывалый, как — никак женат уже три года и дети есть, Семенов был совершенно уверен, что томные взгляды молодухи он совершенно правильно оценил. Вот Жанаев спокойно сидел и чинно не торопясь ел, и на него таращились только детишки, возможно впервые увидев такого диковинного азиатского человека. Там, где сидел Петров, как раз стало шумно — токарь, накатив на грудь, распустил пышный павлиний хвост, расписывая свои героические подвиги, и вот его внимательно слушали. В общем, застолье шло, как подобает, достойно и приятно. Наконец и потомок набил брюхо и стал не так выделяться своим поведением. Семенов успокоился, только посматривал на деда, мало ли, вдруг натеет старый хрыч послать кого для того, чтобы новую власть известить, что тут де окруженцы есть… Оно конечно вряд ли. Но бдительность терять не следует. Потому пил Семенов аккуратно.