Не очень понимая, что происходит, Лёха оторопело глядел из — под навалившегося на него азиата на то, как быстро менялось все на полянке. Семенов уже стоял с высоко поднятыми руками и рядом с ним возникло двое, выскочивших как чертик из табакерки, людей в странно знакомой одежде, точно такую же пятнистую камуфляжную куртку таскал таджик-дворник, убиравший в подъезде, где Лёха жил. А на полянку выскакивали еще и еще люди — с десяток. Один такой, молодой с непонятным, блестящим, словно игрушечным автоматиком в руках моментом подскочил к лежащим, ловко пнул Жанаева, негромко, но очень веско велел:
— Stehe auf!
И дернул нетерпеливо стволом.
Жанаев как зачарованный уставился в дырочку — маленькую, черную дырочку в торце блестящего невсамделишнего дырчатого кожуха автоматика и стал неуклюже подниматься — сначала на четвереньки, потом во весь рост. Так же очумело встал и Лёха. Он понимал, что нарвались на немцев, что, получается — попали всерьез, теперь они в плену, но как-то это все было отстраненно и страх, написанный на физиономии Жанаева, казался Лёхе неуместным что ли. Да впрочем, все было странным. Словно во сне. Словно и не с ним. Словно можно зажмуриться — и все это исчезнет.
И Лёха зажмурился. Но и с закрытыми глазами слушал веселый галдеж немцев на полянке, а когда почувствовал болезненный толчок в бок и глаза открыл — немцы никуда не исчезли. Тот, с блестящим автоматиком как раз и пихнул в бок Лёхи стволом. Лёха и сам не заметил, когда успел задрать обе руки, а немец определенно был недоволен тем, что кобура у Лёхи оказалась пустой. Ребятами эти немцы оказались ушлыми, пока Лёха хлопал глазами, один из них уже быстро обыскал его карманы, другие тем временем сдернули с бойцов винтовки, теперь обхлопывали их карманы ладонями, потрошили вещмешки. Без всякой брезгливости вывернули из простреленного ранца Петрова ворох бумажек, которые их явно заинтересовали. Стали шарить в прострелянном ранце, один из них брезгливо принялся вытирать окровавленную руку платком. Потом сдернул лямки с плеч убитого, отчего мертвый Петров внятно и громко словно бы вдохнул. Из вытряхнутого ранца на травку вывалился нехитрый скарб красноармейца. Немец пошурудил носком сапога в окровавленных тряпках — портянках, измазал и сапог, а из всего шмотья подобрал бритву, остро сверкнувшую под солнечным лучом. Лёха отстраненно отметил, что немцы прибрали харчи у Семенова, предварительно развернув тряпицу и понюхав сало. Оживленно обсудили половинку парашюта и тоже прибрали. Ремни поясные со всем добром с бойцов поснимали и бросили тут же. Азиату походя разбили нос, когда увидели, что он тащил в рюкзаке початый цинк с патронами. Груда уже поблекших за ночь, потерявших вчерашний задорный золотой блеск, потускневших патрончиков так и осталась валяться в траве, словно бесполезный клад. Лёхины патроны тоже из кармана перекочевали в траву. Себе патроны и винтовки немцы брать не стали. Навешано на них и так было много всякой всячины и тупо смотревший на немцев попаданец ломал себе голову — что это за разные сумки и футляры. Вроде как им положены были еще такие здоровые цилиндры из гофрированного металла, но у этих такого не было.