– Да, так и есть. Среди мальчиков – один из двадцати пяти.
Оба посидели молча, обдумывая мрачную статистику. Первой заговорила Жанетт:
– И ты, значит, решил позаботиться о Виктории?
– Да, со мной связалась психолог из больницы Накки – у нее был пациент, за которого она волновалась. Но я не помню, как звали психолога.
– София Цеттерлунд.
– Знакомое имя. Да, так ее и звали.
– Это имя говорит тебе о чем-нибудь еще?
– Нет, а должно? – У Миккельсена сделался озадаченный вид.
– Психолога, который принимал участие в деле Карла Лундстрёма, зовут так же, как ту, с которой ты тогда разговаривал.
– Да, вот черт… Раз ты так говоришь. – Миккельсен потер подбородок. – Забавно… Но я говорил с ней только по телефону, пару раз, а я плохо запоминаю имена.
– И это всего лишь одно из многих совпадений в моем деле. – Жанетт провела рукой по разложенным на столе папкам и стопкам документов. – Оно запутывается все больше и больше. Но я точно знаю: все в этом деле каким-то образом связано. И постоянно всплывает имя Виктории Бергман. Что тогда вообще произошло?
Миккельсен подумал.
– Значит, София Цеттерлунд связалась со мной, потому что она много раз беседовала с этой девочкой и пришла к выводу, что ее жизнь требует радикальных изменений. Что это вопрос экстраординарных мер.
– Вроде защиты личных данных? Но от кого ее следовало защитить?
– От отца. – Миккельсен глубоко вздохнул. – Вспомни, что изнасилования начались, когда она была совсем малышкой, в середине семидесятых, а законодательство тогда выглядело совершенно по-другому. Тогда это называлось прелюбодеяние с потомком, и закон изменился только в 1984 году.
– В моих документах нет ничего о приговоре. Почему она не подала заявление на отца?
– Просто отказалась. Я много говорил об этом с психологом, но не помогло. Виктория сказала, что если мы дадим ход делу, она будет все отрицать. Единственное – мы задокументировали полученные ею повреждения. Все остальное было косвенными уликами и в те времена не расценивалось как достаточное доказательство.
– Если бы Бенгта Бергмана судили сегодня, каким был бы приговор?
– От четырех до пяти лет. И ему пришлось бы выплатить возмещение ущерба, где-то с полмиллиона.
– Времена меняются, – съязвила Жанетт.
– Да. В наши дни известно, как преступления такого рода влияют на жертву. Саморазрушительное поведение и попытки самоубийства не так уж редки. Во взрослом возрасте все подвергшиеся насилию без исключения страдают от тревожности и бессонницы, добавь сюда еще постоянное напряжение, которое затрудняет нормальные отношения с противоположным полом, – и ты поймешь, почему насильников заставляют выплачивать жертвам изрядные суммы. Действия взрослого попросту накладывают слишком большой отпечаток на жизнь ребенка.