Однажды на одной из пяти наших стоянок я нашла дальнюю пещеру, очень влажную, увешанную сталактитами, похожими на жесткую бахрому стеклянного занавеса. В ней находился черный бассейн, а на дне тускло поблескивали кости. И на самом краю бассейна — стих, высеченный на древнем языке:
Болезни змей грядет ужалить вас.
Смерть, старый темный человек, грядет вас унести.
Так спите ж худо, падаль, мразь, на ложах золотых.
Неподалеку от конца туннеля проход был менее законченным и более опасным. Пошли узкие мостики, где фургоны приходилось для облегчения частично разгружать, а люди и лошади переходили поодиночке. И встречались места, где потолок опускался достаточно низко, чтобы царапать по парусиновым верхам фургонов. Но вскоре воздух приобрел странную сладость, и нам в лицо подули резкие свежие ветры.
На десятый день мы вырвались из туннеля-утробы на волю и выехали на каменистое плато, тянущееся на много миль над огромной ширью реки, называемой ими Водой.
Стоял ранний вечер, время, когда дух обычно начинает уставать, но сегодня, когда мы оказались на воле, он был на подъеме. Дети и собаки носились, неистовствуя в играх; народ облегченно вздыхал и поднимал взгляд к небу.
Мы нашли туннель в снежных сугробах, но теперь на куда более низком плато всюду виднелся лишь голый камень. Позади высились горы, белые посередине, но здесь, в месте чуть потеплее и ниже границы снегов, нас беспокоили только свирепые, дикие ветры с юга. Они были сухими и суровыми, как страна, откуда они принеслись. Мы еле-еле видели ее, ту страну, сквозь туманную даль. Тускло-дымчатые очертания плоскостей, одна сплошная голая пустыня, как казалось с плато. И все же там должна быть жизнь, иначе зачем мы приехали?
Другое дело — река. Она тянулась вширь на много-много миль, напоминая чуть ли не маленькое море без приливов и отливов, блестящая голубизна которого не имела никакого отношения к тусклому небу. Цвет этот придавали воде какие-то отложения в иле на дне, однако он потрясал своей насыщенностью — широкая аквамариновая лента тянулась с запада на восток, насколько хватало глаз, и дальше, почти до горизонта — разрез, нарисованный на монотонном серо-коричневом ландшафте.
Со скал устремлялись к равнине три-четыре речки, превращаясь в водопады, прыгающие с уступов — они были прозрачными, как стеклышко, и из них можно было совершенно спокойно пить, не то что из реки. В миле с чем то от плато мы остановились на ночлег у одного из сверкающих озер, образуемых этими речками на их искрящемся пути к Воде.
Подобно собакам, почуявшим запах дичи, караванщики поднялись рано и на рассвете снова двинулись в путь, и ими овладело тревожное молчание.