— Да. Мы жили в Тучковом переулке.
— А я на Первой линии. И родился в той же клинике. Я смотрел на вас и думал: наверное, мы ровесники. И вы похожи на ленинградца. А ленинградцам поступок Капитона Григорьевича больнее во сто крат. Вы не боитесь быть пристрастным судьей?
— Никифор Петрович, там, — Корнилов поднял глаза вверх, — старика будут судить уже по вашему департаменту. Срок давности для земного суда давно прошел. Я же обязан разыскать убийцу Романычева. И еще мне очень бы хотелось восстановить доброе имя Бабушкина. Человека, которого расстреляли по доносу. За грехи Романычева. Но старика нет в живых, а письменное признание он не успел написать. Или бумагу эту уничтожили. — Корнилову показалось, что он произнес последнюю фразу раньше, чем его поразила внезапная догадка о том, что не деньги и не ценности искал убийца.
— Я попросил Капитона Григорьевича написать обо всем подробно, — продолжал полковник. — Тогда прокуратура имела бы повод пересмотреть дело погибшего. Мы договорились, что он принесет свое признание ко мне на Литейный.
— Выходит, решился Капитон Григорьевич, — задумчиво глядя на полковника, произнес отец Никифор. — Облегчил душу. Чем же я могу вам помочь?
— Романычев рассказал о своем преступлении мне и вам. Никого другого я пока не знаю...
— И вы хотите, чтобы я засвидетельствовал это?
— Да. Он называл вам имя невинно пострадавшего?
— Капитон Григорьевич заказывал молебны за упокой души раба божьего Алексея...
— Бабушкина?
— Он называл его фамилию на исповеди. А в молитвах называют только имена.
Корнилов достал из кармана ксерокопии, снятые с найденных у старика записок «за упокой» и «во здравие». Протянул Никифору Петровичу.
— Мы нашли у него дома.
— Можете оставить? — спросил священник. — Я исполню его последнюю волю. Но рассказать все, что я узнал от Романычева, не могу. Люди, имена которых Капитон Григорьевич доверил мне на исповеди, могут быть живы. Но ваши хлопоты греют мне душу.
«Что ж ты не убедил старика раньше выполнить свой долг?!» — подумал Корнилов и спросил священника:
— Вы считали раскаяние Романычева искренним?
Священник вздохнул, опустил голову. Полковник чувствовал, что ему не просто ответить на этот вопрос.
— Легко ошибиться, — наконец сказал он и внимательно посмотрел Игорю Васильевичу в глаза. — По-моему, он боялся высшего суда. Человек нуждается в поддержке. А он был одинок. У одиноких — один защитник. Но утешение приходит не сразу и не ко всем. Умершие живут там, за гробом, тем запасом духовной жизни, который они приобрели в жизни земной. Капитон Григорьевич слишком поздно задумался об этом. Он поздно вспомнил о боге.