И разношенные сапоги по булыжной мостовой — бух, бух, бух! В такт ухающим ударам большого оркестрового барабана...
Так было?
Кто же спорит...
Ну, а это — ремонт угловой комнаты, — это, Варвара, мелочь! Что нам стоит дом построить!
А почему тянул-дотянул — тоже причина есть. Обклеить стены обоями, побелить потолок, полы покрасить — все хотел он сделать своими руками. Надеялся, выкроит время на это, в субботу, воскресенье... Так хочется самому, собственными руками! Чтоб гвозди забивать молотком, кистью по доскам водить, шпаклевать, тесать, землю, наконец, рыхлить! Еще что-нибудь такое... Прямо ладони зудят, требуют. Желание, равносильно другому его душевному позыву: чтобы отрешиться на время от будничных забот, пойти — свободному, не обремененному ничем — цветущими лугами, оврагами, краем курчавых дубрав, по рыжим, выжженным солнцем взгоркам... Куда? А все равно куда!
Разумеется, блажь.
Но призадуматься если: это, наверно, в нем крестьянская, вековой закваски кровь бушует, зовет к тому, что было у предков его...
А, майор?
...Снова скрип двери, она распахивается резко, по-хозяйски: это старший лейтенант Сердюк входит. Он только с улицы, с жары — шумно отдувается, красное лицо потно, форменная рубашка под мышками в мокрых разводах. А к толстой губе — без этого он не может — прилипла дымящаяся сигарета.
— Пивка б из холодильника! — говорит он.
— Нам, Павел, пиво еще заслужить нужно.
Сердюк сидит, отдыхает; сняв фуражку, обмахивает ею лицо... Сменил размокшую сигарету на новую, щелкнул зажигалкой и, сладко затягиваясь дымом, произнес с улыбкой:
— А что — наш Чапай все думает? И что дельного надумал Чапай?
— Это ты, Павел, про меня? Заглазно зовут так, Чапаем-то?
— Н-нет, пожалуй. Сегодня кто-то обронил...
— Ясно. Однако я просил бы своего заместителя не следовать дурным примерам подчиненных и называть меня, как положено. Если не по имени — по званию, должности...
— Григорий Силыч, да что ты в самом деле?!
— Только так, Павел. Ты еще не в областном управлении, чтоб меня по плечу похлопывать... здесь пока ты.
— Ну не знал!..
Сердюк развел руками, отошел к окну, стоял там, посапывая, обволакиваясь сизым дымком, смотрел на улицу. Его опущенные плечи, ссутуленная спина выражали обиду. Не оборачиваясь, он глухо, нехотя — только, дескать, необходимость заставляет! — заговорил:
— Лодочников проверили. Три посудины всего ночью, после двенадцати, на плаву были. Старик Крысин удил рыбу, еще Федор Сыромятников с Озерной улицы... они видели друг дружку, сближались на лодках: перекурить, улов посмотреть. Потом еще мальчишка Умновых, тех самых, что на молокозаводе работают, свою девчонку до вторых петухов катал по озеру. Он, я разговаривал с ним, ничего не приметил. Тоже одних этих удильщиков, Крысина и Сыромятникова, видал.