И Печерская, не откладывая, пошла в клуб.
— Чем могу служить? — Художник учтиво предложил ей стул.
— Спасибо. — Она огляделась. — Пришла познакомиться с коллегой. Село есть село. Решила не нарушать традиций.
— Весьма польщен, Анна Владимировна. — Художник улыбнулся. — Моя фамилия, надо полагать, вам уже известна… Село!
— Морозин, если не ошибаюсь? Теодор Пантелеич?
— Совершенно верно. У вас точная информация.
— Хорошая фамилия. Звучная. Псевдоним?
— Нет, зачем же? По паспорту… Извините… — Художник возобновил работу. — Не знаю, найдутся ли у нас общие интересы. Вы — скульптор, я почти маляр.
— Ну что вы? — Печерская сделала жест, прерывая Морозина. — Вы собрат по искусству.
— Чем могу служить?
— Похоже, хотите поскорей от меня избавиться… Не так ли?
— Отнюдь. — Художник сделал неопределенный жест. — Просто боюсь — не успею покрыть краской отведенную мне площадь.
— Простите, бога ради, за вторжение, — сказала Печерская. — Но я не могла иначе…
— Не могли? — Художник с иронией посмотрел ей в лицо… — Сильно сказано. Не находите?
— Может быть…
— Что же все-таки привело вас ко мне? — Художник усмехнулся. — Женское любопытство? Поиски приключений?
— Вы слишком самоуверенны, — вспыхнула Анна Владимировна.
— Не тратьте свое драгоценное время, — сказал Морозин. — Мы никогда не встречались… Вы — известный скульптор. Персональные выставки, поиски работ партизанских художников и прочая и прочая… Большое дело делаете. Наслышан. Что вам до меня? Я ломовая лошадь искусства. Разхуд. Понимаете? — Морозин выпрямился. — Разъезжий художник. Неотложка. Пожарная команда, если хотите…
— Но я видела вас, — попыталась вставить Печерская. — Это лицо… Мы где-то с вами встречались… Где? Когда? Не могу вспомнить…
— Очень может быть, — охотно согласился художник. — Например, на выставке ваших работ в столице. Партизаны… Как же, посетил. А вы — мастер… Ваша манера…
— Манера! — подхватила Анна Владимировна. — Именно! Мне знакомы этот резкий штрих, этот плотный мазок… Во время войны я видела этюд партизанского художника… Поразительное сходство!..
— Но позвольте! — Морозин отступил на шаг. — Что все это значит?
— То же чувство ритма, — с увлечением продолжала Печерская, разглядывая работу Морозина, — четкость линий контура, как бы обводящих изображение… Словом, черты стенописи, а не рисунка…
— Мне очень жаль, — сказал художник. — Все же, какое это имеет отношение ко мне?
Но Анна Владимировна уже не могла остановиться.
— Цветовое решение строится на интенсивном накале чистых тонов, на остроте их сопоставлений…
— Добавьте к этому, — не выдержал Морозин, — что декоративное богатство красок совмещается с жестким каркасом четких линий. — Он покраснел и едва сдерживал себя. — Все это, к сожалению, общие слова. Не более.