— Ты куда? Постой! — Что-то загремело, шлепнулось на пол, в дверь просунулась голова бабушки Василины. — Вот пострел! Опять пятки смазал… — Она оглядела пустынный двор и, вздохнув, затворила дверь.
А тем временем по улице во весь дух мчались Ника с Михуцей.
— Зачем звала? — остановился наконец мальчуган. Продирая глаза, он смачно зевнул.
— Слушай. — Ника горячо зашептала Михуце на ухо. — Димка с Ионом в овчарню ходили. Давай и мы куда-нибудь сходим…
— А куда? — спросил Михуца, вытирая ухо. — У тебя больно слюней много. Заплевала.
Но Ника не обратила на это внимания.
— На кладбище айда.
— А зачем?
— Туда маэстро пошел.
— Так бы и сказала.
И вот они уже идут среди серых памятников из ракушечника, деревянных пирамидок с красными звездами, мимо могилы русского солдата Ивана Ивановича Иванова, сложившего голову за освобождение их села…
— Я тебя художником сделаю, — раздалось вдруг за кустами. — Настоящим.
Ребята остановились.
— Погоди, — сказала Ника. — Я сейчас…
Она собрала букет и пошла к могиле солдата. Голоса за кустами то приближались, то удалялись, и до Михуцы долетали только обрывки фраз.
Говоривший закашлялся. С минуту было слышно, как он тяжело дышит да хрустят под ногами сучья.
Ника положила на могилку цветы, подошла к Михуце. Голоса снова поплыли в утреннем воздухе.
— …Дай, думаю, материал опробую… Кажется, неплохо, а? Главное, натурально… Вон погляди на эту голову. Типаж, а? Или этот, на костыле. Схвачено, ничего не скажешь… А старуха? Вспомни, как по земле ползла. Умрешь!..
— Это маэстро, — шепнула Ника Михуце на ухо.
— Конечно, маэстро. — Он засунул в ухо палец: — Опять плюешься?
— Ох, — вздохнули за кустами. — Мне бы картину написать…
— А это Гришка… — Ника снова наклонилась к Михуце.
— Отстань! — вскочил Михуца. — Из-за тебя я на правое ухо не слышу.
— …Я вот тебе альбомчик припас, — сказали за кустами. — «Третьяковка».
— Что вы, маэстро… Не надо… Ой, да тут вся галерея! Репин, Верещагин… — Послышался шершавый шорох страниц. — «Иван Грозный»… А глаза… Глаза-то живые! Правда?
— Факт. Один нервный даже ножичком картину порезал…
— А вот «Ночь над Днепром»… Луна-то какая! Словно лампочку за картиной повесили.
И снова зашелестели страницы, и над кустами поплыл неторопливый, раздумчивый голос:
— У нас тоже ночи такие стоят. Синие. Бездонные. Глядишь в небо, словно в озеро смотришься. А в нем звезды плавают, как кувшинки.
— А ты поэт. — Маэстро засмеялся, и в его смехе послышалась зависть.
— А иногда мне кажется, — продолжал Гришка, — это вовсе и не небо, а земля наша. Пашня. Бросили в нее ночью желтые семена звезд — и взошли они утром красным солнцем…