— Ты вдруг стала такой доброй, — фыркнул он.
— Признаюсь, что очень была тронута ее звонком, когда случилась эта ужасная трагедия. И не важно, знали мы о том, что она там, или нет.
Послышался звонок в дверь.
— Это Барбара, будь умницей, не дури, пожалуйста, Шон. Возможно, она теперь наша единственная связь с Фионой, наша единственная надежда.
— Она тоже ничего не знает о мадам, — огрызнулся он.
— Шон!
— Ладно, — смирился он.
В доме Дэвида, расположенном в дорогом районе Манчестера, все смотрели теленовости о событиях в Агия-Анне и говорили о сыне.
— Ужасно, наверное, было видеть все это, — сказала мать Дэвида.
— Должно быть, очень страшно, если он позвонил домой, — согласился отец.
— Его нет уже шесть недель, Гарольд, но мы получили от него десять писем. Он не забывает нас.
— Некоторые из них всего лишь открытки с видами, — заметил отец Дэвида.
— Но он находит время купить марку и почтовый конверт, чтобы отправить их нам, — заступилась мама.
— Мириам, на дворе двадцать первый век, он мог бы зайти в интернет-кафе и послать электронную почту, поступить как нормальный человек.
— Знаю, знаю.
Они некоторое время сидели молча.
— Мириам, пожалуйста, скажи, мне надо было вести себя иначе? — Он глядел на нее, умоляя сказать правду.
Она погладила его по руке.
— Ты замечательный муж, замечательный отец.
— Так почему наш сын сбежал от нас в крошечный городишко в Греции, если я такой хороший? Скажи мне.
— Возможно, это моя вина, Гарольд, может быть, именно из-за меня он ушел.
— Нет, конечно нет. Он тебя обожает, мы знаем это. Ему не нравится бизнес. Стоило ли мне сказать ему: будь художником, будь поэтом, кем угодно? Стоило ли? Этого ли ему надо? Ответь!
— Не думаю. Он всегда знал, что ты хотел, чтобы он возглавил компанию, знал это с детства.
— Тогда почему моему отцу было преступно создать свое дело? Он приехал в Англию, не имея ничего. Я работал день и ночь, стараясь доказать ему, что его старания стоили того. В чем проблема? Я пытаюсь передать сыну процветающее дело, что тут плохого?
— Знаю, Гарольд, все знаю. — Она пыталась успокоить его.
— Если ты понимаешь, то почему он не может понять?
— Позволь сказать ему, Гарольд, позволь сказать, пожалуйста.
— Нет, тысячу раз нет. Мне не нужна его жалость. Если я не могу заполучить его любовь и уважение, даже его общество, то и жалость его мне ни к чему.
Ширли и Билл вернулись из торгового центра. Энди ушел в университет, где он и другие атлеты сообщества собрались, чтобы уговорить студентов потренироваться для марафона. Они считали, будет здорово, если парни, кому под тридцать, будут заниматься бегом.