Перед лицом плясала красная ревущая пасть. Было видно даже глотку.
«Фашисты наших тоже овчарками травили», – вспомнил он.
Михаська кинулся к бревнам, вторая собака рванула его за обгорелую курточку, сбоку громко треснуло, и он рухнул на верхние бревна, ткнувшись головой в забор.
Он поднял голову и увидел красные глаза Сашки. Почему-то красные…
Все это случилось без отца, и может, еще потому Михаська так легко отделался дома. Мама только плакала целый вечер.
А отец взял отпуск на неделю. «Без содержания», – сказал он. Михаська подумал, что, может быть, они посидят вместе дома, снова будет уютно и хорошо, как тогда, когда их комната была похожа на мастерскую. Или наконец сходят на охоту. Как раз весенний сезон. Ведь говорил же отец, что у его приятеля есть ружье и он даст в любое время, если понадобится. А про то письмо, с фронта, он, конечно, уже забыл…
Но и на охоту они не пошли. Михаська даже не просил. Потому что отец взял отпуск не для отдыха. Он насыпал десять кулей картошки, подогнал нанятый где-то грузовик, снес ее в кузов и уехал на вокзал. Мама сказала, он поехал на Север. Продавать картошку. Будто ее и здесь нельзя продать, если уж так надо.
Михаська представил, как отец будет торговать на базаре картошкой, и ему стало противно. Пусть это где-то там, на Севере, и его не знает никто, но какая разница – где. Отец говорил матери: «Поеду, пока картошка там в цене».
Михаська лежал дома на животе. Возле дежурил Сашка. Он даже в школу сегодня не пошел.
Странно, Михаська почти не чувствовал боли.
Немного ныла спина и чуть пониже – всего-то.
Сашка вздохнул. Михаська внимательно присмотрелся к Сашке. Губа у него опухшая.
– А что с губой?
Сашка понурил голову.
– Ничего, – сказал он. – И на Савватея управа найдется. Вон в милицию сколько мужчин пришло. Демобилизованных. Вырасту, в милицию пойду.
Эти последние слова Сашка сказал зло, уверенно, будто и правда мечтает всю жизнь милиционером стать.
– Пойду! – повторил Сашка. – Вот увидишь! Всех савватеев – в клетку! Хорошо бы зверинец такой устроить. – Глаза у него заблестели. – Все клетки, клетки… В одной – тигр, а в другой – Савватей. И на клетке написано: «Шпана. Хищник. Питается гематогеном. Три раза в день по столовой ложке».
Михаська засмеялся. Он знал, что Сашка не любит гематоген, потому что это кровь. Хоть и коровья, хоть и сладкая, а кровь. Его от гематогена мутило, когда Юлия Николаевна с ложечки их поила. Он говорил ей: «Я крови нагляделся, не могу».
– Да я ведь и сам не бобик, – сказал вдруг серьезно Сашка. – Человек может только сам продаваться, а купить его никто не сумеет. – И покраснел. – А я тебе махал, махал, махал тогда… Хотел Савватея уговорить, чтоб тебя не трогал.