— Подожди!
Женька дернулся из ее рук.
— Женька, подожди! Слезь сейчас же! Слезь, я тебе говорю!
Народ начал оборачиваться и недовольно роптать. Она собрала все силы и, обхватив его за плечи, потянула на себя. Они оба чуть не рухнули под колеса. Двери с натугой закрылись, трамвай звякнул и укатил, грохоча по рельсам.
Женька хмуро смотрел себе под ноги.
— Теперь объясни, что произошло, — потребовала Женя, тяжело дыша.
— Ничего.
— Ты что, знаешь Столбового?
Он зло усмехнулся.
— Еще как.
У нее вдруг мелькнула догадка.
— Он, что, знакомый твоей матери? Да?
Женька глянул на нее пристально, подбородок его выдвинулся вперед, как у бульдога.
— Он мой отец.
— Кто?! — Она резко втянула воздух, поперхнулась и закашлялась до слез.
— Глухая, что ли? Я сказал — отец. — Он повернулся и медленно побрел от нее в сторону сквера.
Женя немного пришла в себя и бросилась ему вдогонку. Тронула за плечо — он снова отпрянул, будто у нее в руке был нож.
— Что тебе еще?
— Послушай, Женька, что ты врешь? Как это он может быть тебе отцом — у него есть семья, взрослые дети, внучка.
Он поднял на нее глаза и произнес насмешливо и с презрением:
— А ты думаешь, семья бывает только одна?
— Я… — Женя не нашлась, что ответить. Пожала плечами, продолжая идти рядом с ним, шаг в шаг.
Какое-то время Женька молчал, потом заговорил, негромко и с большими паузами. Голос его звучал тускло и невыразительно.
— Мать училась у него в университете, он руководил ее дипломным проектом, все примерно, как у тебя. И доруководился — у них случился роман. Она залетела. Он плел ей разные басни о том, как любит ее, как готов бросить семью, с которой его давно ничего не связывает. Она верила, потому что дура была. Еще потому, что втюрилась, как чумовая. Ей надо было на аборт, а она сопли распустила и ушами хлопала. — Женька сплюнул себе под ноги. Лицо его по-прежнему оставалось каменным и безжизненным.
— И что дальше? — робко спросила Женя.
— Дальше? Дальше его жена обо всем узнала и накатала телегу в партком. Знаешь, тогда были какие-то парткомы и на них прорабатывали таких вот кобелей, загулявших от семьи, — почему-то личные дела считались достоянием общественности.
— Знаю. Это было при социализме.
— Ага. А он как раз собирался ехать на Кубу, в командировку. На несколько лет. И ему ясно объяснили: никуда ты, уважаемый, не поедешь, да еще и партбилет положишь на стол, коли не будешь вести себя, как подобает порядочному человеку.
— И он…
— Он сдрейфил. Снял матери комнату, сказал, что, как только вернется, сразу решит все проблемы. И укатил. Она к тому моменту уже была на восьмом месяце.