— Ну как же так, я же сама видела потасовку, — недовольно пропищала за его спиной толстушка в берете.
Поздняков вошел в квартиру и захлопнул за собой дверь, а соседи все еще обсуждали происшествие. Телефон позвонил снова, и сыщик поднял трубку.
— Слушаю.
На другом конце провода молчали и взволнованно дышали.
Поздняков сопоставил факты и рискнул, — впрочем, что он терял?
— Виолетта Станиславовна, если вы беспокоитесь за своего охранника, то я его уже отпустил…
Он не успел договорить — трубка отозвалась частыми гудками. Конечно, он мог и ошибиться, но уж больно подозрительным было явно возбужденное дыхание на другом конце провода. Хотя, конечно, не совсем понятно, с какой целью пытался проникнуть в его квартиру секьюрити Виолетты. Впрочем… Поздняков громко рассмеялся — впервые за последнюю неделю. До него дошло, что понадобилось Виолетте — кассета, на которую он якобы записал их последний разговор! Бедная женщина, так попасться на примитивный блеф! А с другой стороны, жаль, что такой кассетки у него нет.
Посетовав на собственную техническую отсталость, Поздняков снова подвинул к себе телефонный аппарат, закрыв глаза на тот факт, что время для звонков достаточно позднее. Он звонил машинистке, которая на протяжении двадцати лет перепечатывала рукописи Ларисы Кривцовой.
Ответил ему ребенок.
— Могу я поговорить с Евгенией Ивановной? — спросил сыщик.
— Бабушка, это тебя, — выкрикнул детский голос на другом конце провода, и все смолкло.
Довольно долго никто больше не брал трубку, и Поздняков начал опасаться, что о ней попросту забыли. Наконец послышались шорохи, а потом усталый голос произнес:
— Я вас слушаю.
— Евгения Ивановна?
— Евгения Ивановна, — подтвердила та без особого энтузиазма и задала встречный вопрос: — А с кем я говорю?
— Моя фамилия Поздняков, я старый друг покойной Ларисы Петровны Кривцовой… Извините за поздний звонок, но мне нужно кое-что уточнить. — Поздняков бесславно барахтался в обтекаемых формулировках, но врать ему не хотелось.
Впрочем, машинистка сама пошла ему навстречу:
— Вы, наверное, интересуетесь последней рукописью Ларисы Петровны?
— Да, да, — обрадовался Николай Степанович.
— Но у меня ее нет. Из издательства мне тоже звонили, я им то же самое ответила. Видите ли, Лариса Петровна должна была привезти мне черновик как раз на этой неделе, но произошло это ужасное, это ужасное…
— А не могла она отдать еще кому-нибудь?
— Если для перепечатки, то вряд ли, — объяснила Евгения Ивановна. — В ее черновиках могла разобраться только я. У нее всегда было столько исправлений, не говоря уже о том, что ее почерк тоже, как говорится, оставляет желать…