* * *
— Ну кто там еще? — недовольно проворчал за дверью мужской голос, следом раздался громкий простуженный кашель.
Поздняков не стал представляться через дверь, а еще раз, посильнее, нажал на кнопку звонка. Отчаянная трель разнеслась по скрытой от его глаз квартире.
За дверью чертыхнулись и добавили:
— Открываю, открываю.
Дверь со скрипом отворилась, и взору Позднякова предстал Влад Ольшевский собственной персоной. В том, что это был именно он, сомневаться не приходилось. Его выдавала гладкая, ухоженная физиономия с явными признаками морального вырождения. По крайней мере именно так в представлении малопрогрессивного Позднякова выглядели извращенцы и морально-нравственные уроды. Ко всему прочему на манекенщике был красный шелковый халат, прямо-таки с бабьего плеча, и целая гирлянда всевозможных цепей и брелоков на безволосой груди.
С ним Поздняков церемониться особенно не стал и, отодвинув его плечом, без всякого приглашения прошел в квартиру.
— Что за дела? — возмутился за его спиной Ольшевский.
— Поговорить надо, — бросил Поздняков, окидывая взглядом просторную зашторенную комнату. Так это и есть то самое любовное гнездышко? Что ж, уютно, ничего не скажешь. А какие миленькие занавесочки на окнах!
Поздняков с размаху плюхнулся в кресло, ожидая, когда хозяин зашторенного обиталища придет в себя и обретет дар речи.
— Кто вы такой, черт побери? — опасливо осведомился Ольшевский, все еще оставаясь в прихожей. Видимо, на всякий случай он оставлял себе путь к отступлению.
«Да ты трусишка, приятель», — подумал Поздняков, не торопясь удовлетворить любопытство манекенщика.
— Что вам надо, в конце концов? — плаксивым тоном произнес Ольшевский.
— Несколько формальных вопросов, — продолжал интриговать его на всю катушку Поздняков, наслаждаясь вытянутой физиономией профессионального красавца. — Да успокойся ты, успокойся, это не больно.
— А с чего это мы вдруг на ты? — выкрикнул фальцетом Ольшевский.
— А чего ты там стоишь в углу, как провинившийся мальчик? — ответил вопросом на вопрос Поздняков. — Подойди поближе, и убедишься, что я не кусаюсь, у меня и зубов-то почти не осталось.
Сверхфотогеничный Влад Ольшевский по-прежнему стоял у двери и недоуменно хлопал своими ресницами-опахалами. Чувствовалось, что в нем боролись два равновеликих чувства: страх и любопытство. Наконец он оглушительно чихнул.
— Вот что бывает, когда стоишь на сквозняке, — язвительно ввернул Поздняков.
Любопытство все-таки победило страх, и Ольшевский вошел в комнату, доверительно сообщив:
— Ужасно простужаться летом: хоть лечись, хоть не лечись — толку чуть. Завтра у меня съемка на телевидении, а нос красный, как помидор.