В прихожей зазвонил телефон. Поздняков, так и не допив остывший чай, медленно побрел брать трубку. Звонил Дубов, видимо, так и не сумевший до конца преодолеть в себе пресловутое чувство собственника. Еще бы, чего захотел — за какие-то полдня справиться с тем, что человечество холило и лелеяло в себе на протяжении многих тысячелетий.
— Как дела? — спросил он с притворным оптимизмом. — Тачку мою еще не грохнул?
— Валерьянку пить не пробовал? — осведомился в ответ Поздняков с дружеской подковыркой.
— Ну ты и мерзавец! — хохотнул Дубов. — Уж и сказать ему ничего нельзя. — Он еще раз довольно глупо хохотнул и, не прощаясь, бросил трубку.
Поздняков собрался было ему перезвонить, но передумал. Вместо этого подошел к книжному шкафу и задумчиво посмотрел на поблескивающие в полумраке — свет горел только в прихожей — корешки Ларисиных книг. Они стояли в той последовательности, в какой выходили в свет, и он с завязанными глазами мог перечислить их названия. Последняя, купленная Поздняковым с уличного лотка каких-то два месяца назад, называлась не совсем обычно для детектива — «Две ипостаси». На взгляд Николая Степановича, она здорово отличалась от всего написанного Ларисой Кривцовой прежде. Чем? Как показалось Позднякову, в ней Лариса шла не от интриги, подчиняющей себе и логику событий, и характеры действующих лиц, а, напротив, от личности главной героини, которая определяла ход повествования. Может, кто-нибудь иной нипочем бы не уловил этого тонкого различия, но только не он. В романе чувствовался надлом, потребность излить наболевшее, а все перипетии захватывающего сюжета служили только поводом для того, чтобы осуществить эту подспудную идею. Героиня Ларисы, как обычно, попадала в невероятные ситуации, хитрила, изворачивалась, отпускала шуточки, влюблялась и обманывалась, но как будто делала все это через силу. В любую минуту была готова сказать: «Ну что вы все от меня хотите? Я не супермен, я всего лишь женщина. Сколько я должна еще совершить подвигов и сумасбродств, чтобы вы поняли это? Я всего лишь женщина, которая устала бесконечно балансировать между трагедией и фарсом и забавлять вас обманчивой иллюзией легкости».
Поздняков снял книгу с полки и задумчиво взвесил ее на ладони, словно намереваясь определить, сколько в ней правды, а сколько вымысла. А вдруг, мелькнуло у него, Воскобойников, говоривший о том, что Лариса сама себя загнала в стремлении за призрачным успехом, был прав? Тогда ее смерть — плата за амбиции и опять же укладывается в ту самую версию, что определяется скучными словами «трагическое стечение обстоятельств».