— Какой еще железный ящик? — спросил Поздняков.
— Да сарай, в который складывают всех вокзальных покойников, — охотно пояснил ему разговорчивый собеседник.
Тележка с мертвецом двинулась в самый конец вокзальных лабазов. Михаил Ковтун, бывший олимпийский чемпион и бывший муж известной писательницы, отправился в свой последний путь в сопровождении крутолобых парней, которые никогда не узнают, кого они так бесцеремонно шмякнули на грязную тележку. Впрочем, что бы это изменило?
Бомж с внешностью состарившегося деревенского балагура махнул рукой и озвучил поздняковскую мысль:
— Вот кинули, как дохлую собаку… А какой человек был! Чемпион, рекордсмен, золотые медали для страны добывал!
— Хорошо его знал? — невзначай осведомился Николай Степанович.
— Знал немного, — ответил старик, и Поздняков уловил в его слегка изменившейся интонации холодок. Значит, следовало его, что называется, стимульнуть. Выбор в этом смысле у него имелся, хотя и небольшой.
— Помянуть бы надо усопшего… — закинул он крючок на пробу.
Бомж в камуфляже отреагировал незамедлительно.
— А чего и не помянуть хорошего человека. — Бомж осклабился в некоем подобии вежливой улыбки, однако его маленькие, близко посаженные глазки оставались холодными, как никелированные гайки.
Спустя пятнадцать минут они уже сидели на вокзальных задворках. Бомж, уютно устроившийся на заднем сиденье дубовской «Вольво», наполнял салон стойкими запахами бездомной и неприбранной старости, от которых не избавляло даже то обстоятельство, что Поздняков предусмотрительно распахнул все двери автомобиля. Знал бы Дубов, какие пассажиры будут сидеть в его холеной иномарке!
Там же, на заднем сиденье, лежали бутылка водки и полбатона завернутой в бумагу колбасы. Поздняков порылся в бардачке и нашел там пирамидку вложенных друг в дружку пластмассовых стаканов. Отделил один и подал старику. Тот, уже вовсю освоившись, скручивал винт с заветной бутылки беленькой.
— А себе? — спросил он участливо.
Поздняков красноречиво коснулся ладонью баранки:
— Я не могу, за рулем…
— Жалко, — посетовал бомж, скорее всего испытывающий диаметрально противоположные чувства. В конце концов, ему же больше достанется.
— А колбаски? — дед цапнул упакованный батон, оставив на бумаге следы грязных пальцев.
— Ешь сам, я сыт. Только порезать нечем.
— Ничего, и так управлюсь, — заверил его бомж, хотя на этот счет у Позднякова были кое-какие сомнения: до сих пор он не успел разглядеть во рту бедолаги ни единого зуба.
А дед, словно задавшись целью его переубедить, отломил кусок колбасы, просунул его в рот, крепко зажал между деснами и смачно зачмокал языком.