— Ну, что намъ съ тобой дѣлатьѣ
— Помогите, не мудрствуя лукаво, несчастному человѣку, — поклонился въ поясъ Чубыкинъ.
— Да вѣдь на вино просишь ты, на вино. А на вино я дать не могу.
Чубыкинъ тяжело вздохнулъ.
— На вино-съ…
— Одѣть тебя благопристойно — пропьешь.
— Пропью, дяденька. Да и зачѣмъ вамъ одѣвать меня? Дорого стоить. А лучше выдайте такъ три-два рублика и пары двѣ бѣлья на передѣвку. Въ баню надо сходить, а перемѣниться нечѣмъ.
— Бѣлье тебѣ сейчасъ дадутъ. А денегъ не дамъ, не дамъ нынче. И не ходи ты ко мнѣ домой. И дома я скажу, чтобъ тебѣ не давали. Да и не срами меня дома, пожалѣй.
— Домой къ вамъ не пойду. Хорошо, извольте. За бѣлье спасибо… Дай вамъ Богъ здоровья. Но ужъ зато и вы пожалѣйте меня несчастнаго — дайте денежной милости рубликъ. Пить, ѣсть надо.
— Если хочешь, тебя здѣсь на дворѣ приказчики накормятъ.
— А вѣдь вамъ это все-таки непріятно будете все-таки мараль на васъ. Такъ дайте рубликъ-то, и я въ закусочную пойду.
Чубыкинъ опять поклонился. Дядя размышлялъ.
— Положимъ, ты ужъ и такъ насъ вконецъ здѣсь осрамилъ, — произнесъ онъ. — Ты который день по рынку-то ходишь?
— Второй. Только второй-съ.
— И всѣхъ обошелъ?
— Нѣтъ, дяденька, не всѣхъ еще.
— Хорошо, я дамъ тебѣ бѣлье и два рубля денегъ, но и ты мнѣ дай слово, что больше у насъ въ рынкѣ не покажешься. Даешь слово?
— Могу, дяденька. Позвольте только папашѣ въ сумеречкахъ объявиться. Надо будетъ съ него заполучить малую толику за нынѣшнее прибытіе изъ богоспасаемаго града…
— Ты шутовства-то передо мной не выкидывай! — строго перебилъ его дядя, нахмуривъ брови.
— Я въ серьезъ, дяденька. Вѣдь папаша мой маменькинымъ-то капиталомъ послѣ ихней смерти овладѣлъ, а онъ по закону мнѣ принадлежитъ, такъ долженъ-же онъ хоть чѣмъ-нибудь со мной подѣлиться.
— Ну, къ отцу я допускаю, — согласился дядя… — А по чужимъ торговцамъ въ нашемъ рынкѣ больше ходить не будешь?
— Извольте, дяденька, обѣщаюсь.
— Бери два рубля, бери! Хоть и совѣстно мнѣ давать тебѣ завѣдомо на вино.
— Ахъ, дяденька…
— Уходи! Довольно! — махнулъ рукой дядя. — Кондратьевъ! Дать Пуду двѣ перемѣны бѣлья изъ лавки, да и пусть уходитъ съ Богомъ! — крикнулъ онъ приказчику въ лавку, а Чубыкину сунулъ въ руку не два, а ужъ три рубля.
— Благодарю покорно, дяденька.
— Уходи, уходи! И ужъ больше ни ногой… За это даже три рубля даю.
Чубыкинъ вышелъ изъ-за перегородки. Приказчики дяди тотчасъ-же вручили ему двѣ пары бѣлья. Онъ запихалъ бѣлье подъ пиджакъ и кацавейку и затянулся ремнемъ.
— Такъ цѣлѣе будетъ. Мы люди походные… — пробормоталъ онъ, выпросилъ еще у приказчиковъ двугривенный и удалился, расшаркавшись передъ ними валенками.