При отборе больных помимо чисто медицинских большое значение имели и критерии социально-политические. К ним мы отношения не имели. По этим критериям больные в поданных нами списках проверялись специальными, компетентными органами. Но один пункт требовал нашего участия. В список репатриируемых больных запрещалось включать служивших в войсках СС.
Они были легко узнаваемы. У каждого из личного состава войск СС, от генерала до солдата, на коже переднего отдела левой подмышечной впадины была вытатуирована группа его крови. Так, на всю оставшуюся жизнь, Гитлер обессмертил свою любовь к этому роду войск. Фюрер ушел, а люди, спасая свою жизнь, придумывали всяческие способы извести признаки былой любви: вырезали хирургически и кустарно, выжигали огнем, вытравляли различными снадобьями. Все было напрасно – любая метка, рубчик, царапина, шероховатость, узелок, нарушение пигментации кожи в этой зоне – все являлось абсолютным приговором и обсуждению не подлежало. Полноценную метку – четко различимые символы АВ IV – я встретила всего у одного больного.
Кое-какие изменения кожи в этой зоне иногда попадались. Носители их неизменно клялись, божились, объясняли тысячей причин их происхождение. Для официальных служб все было напрасным.
А чисто по-человечески некоторым мне хотелось поверить. Особенно одному, очень симпатичному, уже не очень молодому человеку.
Он уверял, что в 14-летнем возрасте его укусила лошадь. И действительно: совсем нетипичный своеобразный «двухэтажный» рубчик в этой области очень походил на отпечаток прикуса. Мы много разговаривали, я ему поверила. Но его судьбы это не изменило.
Планируемый эшелон шел издалека, по дороге забирая репатриантов. Конечным пунктом его формирования были ближайший лагерь и наш госпиталь. Ориентировочный срок отправки эшелона – вторая половина мая. Все документы на больных в окончательном виде должны были быть поданы не позднее 31 марта. Времени оставалось очень мало.
Работа была непривычной, поэтому и казалась очень трудной. На какой-то определенный отрезок времени вся жизнь госпиталя была целиком подчинена этой работе.
А что происходило с больными?
Психологический климат Зоны резко изменился. Плохо скрываемое возбуждение нарастало. Их словно подменили.
Обычно молчаливые, сосредоточенные, лежа на своих койках либо встречаясь в коридоре или на прогулке, они обменивались приветствиями, односложными репликами о самочувствии, погоде, получаемом лечении. В палатах никогда не было шума, который возникает, когда люди что-то обсуждают или спорят. Почти никогда не слышалось смеха, даже простой шутки. Мне не приходилось слышать их разговоров друг с другом о прошлом, о доме, о жизни до войны, о самой войне, о военных эпизодах.