Вновь слово великому князю Александру Михайловичу: «Личные качества человека не считались ни во что, если он устно или печатно не выражал своей враждебности существующему строю. Об ученом или писателе, артисте или музыканте, художнике или инженере судили не по их даровитости, а по степени радикальных убеждений».
И далее он подробно разбирает этот тезис на примере философа Розанова, публициста Меньшикова и писателя Лескова.
Европейская литературная критика ставила Лескова даже выше Достоевского – но дома Лескова подвергали форменной травле и бойкоту, так что ему приходилось издавать иные свои книги за собственный счет, малыми тиражами. Как же иначе, если он к нигилистам относился резко отрицательно и даже осмелился вывести их в одном из своих романов в неподобающем для «образованного общества» виде…
Точно также травили и Меньшикова. Розанова при жизни не печатали, замалчивали. Уже перед первой мировой войной знаменитый издатель Сытин принял писателя в свою газету «Русское слово» – правда, учитывая «общее умонастроение», договорились, что Розанов будет печататься под псевдонимом. Тайна псевдонима, однако, оказалась раскрытой, и к Сытину явилась депутация сотрудников, предъявившая ультиматум: либо все они уходят, либо уберут Розанова.
Сытин в полной растерянности спросил:
– Но, господа, вы ведь не можете отрицать гения Розанова?
Господа интеллигенты ответили примечательно:
– Мы не интересуемся, гений он или нет. Розанов – реакционер, и мы не можем с ним работать в одной газете!
И выжили-таки, паскуды…
Все это скопище бесов, правивших бал, никак не отнести к «бездарностям». К превеликому сожалению, среди них хватало людей ярких, талантливых. Куда уж дальше, если даже Лев Толстой всем величием своего авторитета подпитывал как раз буйную российскую интеллигенцию. И дошел до того, что в самонадеянности своей взялся кромсать Евангелие на части, как колбасу: мол, этому куску я верю, а вот этому не верю решительно…
За подобные упражнения православная церковь его из своих рядов вычистила – но никогда в жизни не провозглашала Толстому никакой «анафемы», тут писатель Куприн решительно соврамши! И никакого «отлучения», что убедительно показал несомненный знаток проблемы, современный богослов, диакон Андрей Кураев. Вот подлинные строки из определения Синода: «…сознательно и намеренно отторг себя сам от всякого общения с Церковию Православной. Бывшие же к его вразумлению попытки не увенчались успехом. Посему церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею».